Руфь - Элизабет Гаскелл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я пришла выслушать то, что вы собирались сказать о моем ребенке, — сказала она, чувствуя, что начинается упадок сил.
— О нашем ребенке, Руфь…
Она выпрямилась, лицо ее сильно побледнело.
— Что вы хотите сказать о нем? — холодно спросила она.
— Многое! — воскликнул он. — То, что может повлиять на всю его жизнь. Но все зависит от того, выслушаете ли вы меня или нет.
— Я слушаю.
— Боже милостивый! Руфь, вы меня с ума сведете. О как вы переменились, как стали не похожи на то кроткое, любящее существо, каким вы были когда-то! Зачем вы так прекрасны!..
Она не ответила, но он уловил ее невольный глубокий вздох.
— Будете ли вы меня слушать, если я стану говорить об этом мальчике, которым любая мать, любые родители могли бы гордиться? Я могу судить об этом, Руфь. Я видел его. Он выглядит как настоящий принц в бедном, жалком домишке. Это было бы просто позорно, если перед ним не раскроются все жизненные возможности!
На неподвижном лице Руфи не отразилось ни малейшего признака материнского честолюбия, хотя его слова, должно быть, затронули чувствительную струну в ее сердце: оно быстро и сильно забилось, когда ей пришло на ум, что вот сейчас он предложит ей забрать у нее Леонарда, с тем чтобы дать ему то образование, о котором она так часто мечтала для него. Руфь, безусловно, отвергла бы это предложение, как и любое другое, дающее повод подумать, будто она признает чьи-либо права на Леонарда. Однако при этом иногда ей очень хотелось, чтобы перед ее мальчиком открылся более широкий жизненный простор.
— Руфь, вы признаете, что когда-то мы были счастливы. Потом возникли обстоятельства, которые я не мог преодолеть. Вы бы поняли, если бы я рассказал о них во всех подробностях, потому что был очень слаб во время выздоровления и не мог сопротивляться воле других. Ах, Руфь, я ведь не забыл той нежной сиделки, которая успокаивала меня во время моего бреда. Когда у меня поднимается температура, мне грезится, будто я снова в Лланду, в маленькой спальне, а вы в белом платье, — помните, вы постоянно тогда его носили — порхаете вокруг меня.
Крупные слезы покатились из глаз Руфи — она не могла их удержать, да как их удержишь?
— Мы были тогда счастливы, — продолжал он более уверенно, увидев, что она смягчается, и решив, что она по-прежнему его любит. — Неужели же это счастье уже никогда не вернется?..
Он продолжал говорить быстро, спеша высказать ей все свои предложения прежде, чем она полностью поймет их значение.
— Если бы вы согласились, Леонард остался бы с вами. Он обучался бы, где и как вы пожелаете. Вы с ним получали бы столько денег, сколько вам угодно было бы назначить… Если б только, Руфь… если б только могли вернуться те счастливые дни.
Руфь заговорила:
— Я сказала, что была счастлива, поскольку я молила Бога защитить меня и помочь мне, и я не осмеливаюсь лгать перед Ним. Да, я была счастлива. Но стоит ли счастье или горе того, чтобы нам говорить о них теперь?
Мистер Донн смотрел на нее, когда Руфь произносила эти слова, и думал, не помешалась ли она, — так странны и бессвязны казались ему эти слова.
— Я не смею думать о счастье, и я не должна предвкушать горя. Господь привел меня сюда не для того, чтобы заботиться об этих вещах.
— Моя милая Руфь, успокойтесь! Никто вас не торопит с ответом на мой вопрос.
— Какой вопрос? — спросила Руфь.
— Я так люблю вас, я не могу жить без вас! Я предлагаю вам мое сердце, мою жизнь! Предлагаю поместить Леонарда, куда вы только пожелаете. Я имею средства и возможность продвинуть его на любом пути, какой вы изберете. Всякого, кто принимал в вас участие, я вознагражу с благодарностью, превышающей вашу собственную. Если вы подскажете мне, что еще могу я сделать, я сделаю…
— Выслушайте меня, — проговорила Руфь, поняв наконец, в чем состояло его предложение. — Когда я говорила, что была счастлива с вами тогда, давно, я сгорала от стыда. Наверное, все оправдания тут тщетны и лживы. Я была очень молода и не знала, до какой степени такая жизнь противна чистой и святой Божьей воле, — по крайней мере, я не знала этого так, как знаю теперь. Скажу вам как на духу: с тех самых пор и по сей день я ношу на совести пятно, заставляющее меня презирать саму себя и завидовать всем, кто чист и непорочен. Это пятно отдаляет меня и от моего ребенка, и от мистера Бенсона, и от его сестры, и от невинных девочек, которых я учу. Оно отдаляет меня даже от самого Бога. То, что я сделала тогда, было совершено по неведению — в отличие от того, что я сделала бы, если бы послушала вас сейчас.
Она была так взволнованна, что закрыла лицо обеими руками и зарыдала, перестав сдерживать себя. Потом, отняв руки, взглянула на него с разгоревшимся лицом своими прекрасными, чистыми, влажными глазами и попыталась заговорить спокойнее. Руфь спросила, нужно ли ей еще оставаться? Она бы давно ушла, если б не мысль о Леонарде и не желание выслушать то, что хотел сказать его отец. Он вновь был поражен ее красотой, но при этом мало понимал ее. Мистер Донн воображал, будто стоило только получше упросить, и Руфь согласится на то, чего ему хотелось, — теперь в ее манере говорить не было и следа так мешавших ему прежде гнева и досады. Глубокое раскаяние, высказанное ею, мистер Донн принял за обычную стыдливость, с которой рассчитывал легко справиться.
— Мне еще многое надо вам сказать. Я не высказал и половины. Не могу выразить, как нежно я буду любить вас… Как нежно я люблю вас… Как всю мою жизнь посвящу выполнению ваших желаний… Я понимаю, деньги вас не пленяют, но…
— Мистер Беллингам! Я не намерена больше оставаться и выслушивать подобные вещи. Я согрешила, но не вам…
Она не могла больше говорить, вздрагивая от сдерживаемых рыданий. Мистер Донн попытался успокоить Руфь и приобнял ее за плечо, но она резким движением сбросила его руку и отступила.
— Руфь, — проговорил он, обиженный этим движением, — я начинаю думать, что вы никогда не любили меня!
— Я?! Я никогда не любила вас?! И вы смеете это говорить?..
Глаза ее сверкали, лицо выражало презрение.
— Почему же вы отталкиваете меня? — спросил он, в свою очередь теряя терпение.
— Я пришла сюда не для того, чтобы со мной говорили таким образом, — отвечала она. — Я пришла, чтобы, если возможно, принести пользу Леонарду. Ради него я перенесла бы не одно унижение, но от вас мне их достаточно!..
— И вы не боитесь бросать мне вызов? — спросил он. — Разве вы не знаете, до какой степени вы в моей власти?
Руфь промолчала. Ей хотелось уйти, но она боялась, что он последует за ней туда, где ей стало бы опаснее, чем здесь. Она взглянула в сторону рыбацких сетей: прилив отходил все дальше и черные столбы, к которым крепились сети, поднимались из воды.
Мистер Донн заметил смущение Руфи и снова взял ее за плечи. Она стояла неподвижно, крепко сжав руки.
— Попросите меня отпустить вас, — сказал он. — Я отпущу, только попросите.
Он говорил голосом страстным и решительным. Руфь не ожидала такой горячности. Он сжал ее так больно, что она чуть не вскрикнула, но сумела сдержаться и осталась недвижной и безмолвной.
— Попросите же меня! — повторил он, слегка встряхнув ее.
Она не ответила.
Глаза ее, устремленные к дальнему берегу, наполнялись слезами. Вдруг в тумане блеснул огонек, и ее сжатые губы дрогнули. Она увидала вдали нечто, подавшее ей надежду.
— Это Стивен Бромли, — сказала она. — Он направляется к своим сетям. Говорят, что это отчаянный, бешеный человек, но он защитит меня.
— Вы упрямое, капризное создание! — сказал мистер Донн, отпуская ее. — Вы забываете, что одно мое слово может открыть глаза всем этим добрым людям в Эклстоне. И если я хоть что-нибудь скажу, они тотчас изгонят вас. Ну, — продолжал он, — понимаете ли вы теперь, до какой степени вы в моей власти?..
— Мистер и мисс Бенсон знают все, и они не выгнали меня, — задыхаясь, ответила Руфь. — О, ради Леонарда! Не будете так жестоки!
— Тогда сами не будьте жестоки к нему и ко мне! Подумайте еще!
— Да, я думаю, — заговорила она с достоинством. — Я согласилась бы умереть, чтобы избавить Леонарда от стыда и страдания, которые ждут его, если он узнает о моем несчастье. Ах, если б я могла это сделать, было бы лучше и для него, и для меня! Моя смерть стала бы для него горем, но не самым страшным. Но снова вернуться к греху было бы истинной жестокостью по отношении к нему. Слезы сумеют смыть заблуждения моей юности — так повелось с тех пор, как нашу землю осенило благословение Христа. Но если бы я снова, теперь уже сознательно, поддалась искушению, в которое вы меня вводите, как смогла бы я учить Леонарда слову Божию? И что такое был бы в его глазах мой прежний грех по сравнению с настоящим, если бы он узнал, что я, позабыв страх Божий…
Она не смогла договорить, рыдания прервали ее речь.