Руфь - Элизабет Гаскелл

— В церковь? А далеко она? С милю? Нет, я думаю, что лучше помолюсь сегодня дома.

Он почувствовал укол ревности, когда Руфь со своими питомицами выходила из комнаты, а мистер Хиксон вскочил отворить ей дверь. И ему было приятно снова почувствовать ревность. В глубине души мистер Донн боялся, что уже слишком пресыщен для подобных ощущений. Но Хиксон должен знать свое место. Ему платили за то, чтобы он договаривался с избирателями, а не за знаки внимания дамам. Мистер Донн ранее заметил, что мистер Хиксон пытается ухаживать за мисс Брэдшоу. Ну что ж, пожалуйста, раз ему нравится. Но в обхождении с этим прекрасным созданием он должен быть осторожен, Руфь она или не Руфь.

Нет, это несомненно Руфь! Но как же она так ловко обманула судьбу, чтобы стать гувернанткой — уважаемой гувернанткой в таком семействе, как у мистера Брэдшоу?

Мистер Хиксон также решил не идти в церковь: поступки мистера Донна, очевидно, служили для него образцом. Что касается мистера Брэдшоу, то он никогда не любил церковной службы — отчасти из принципиальных соображений, а отчасти потому, что никогда не мог отыскать нужного места в молитвеннике.

Мистер Донн находился в гостиной, когда туда вошла Мери, уже совсем одетая. Он перелистывал большую, богато украшенную Библию. При виде Мери ему пришла в голову одна идея.

— Как странно, — сказал он, — что те добрые люди, которые справляются с Библией, прежде чем крестить своих детей, редко выбирают имя Руфь. Мне кажется, это очень красивое имя.

Мистер Брэдшоу поднял голову.

— Послушай, Мери, — проговорил он, — а ведь это, кажется, имя миссис Денбай?

— Да, папа, — охотно откликнулась Мери. — И я знаю еще двух других: здесь есть Руфь Браун, а в Эклстоне — Руфь Маккартни.

— А у меня есть тетка, которую зовут Руфь. Мистер Донн, ваше замечание, кажется, не совсем справедливо. Кроме гувернантки моих дочерей, я знаю еще трех женщин по имени Руфь.

— О, без сомнения, я был не прав. Это одна из тех глупостей, которые тотчас и заметишь, как только ее скажешь.

Но втайне он был очень обрадован, что его хитрость удалась.

Вошла Лиза, чтобы позвать Мери.

Руфь была счастлива очутиться на свежем воздухе и далеко от дому. Два часа прошли благополучно. Два часа из полутора дней: гости собирались возвратиться в Эклстон не раньше утра понедельника.

Она дрожала и чувствовала слабость во всем теле, но пока владела собой хорошо. Руфь и ее воспитанницы вышли из дому вовремя и потому не торопясь шли по дороге, встречая знакомых из числа местных жителей и обмениваясь с ними спокойными приветливыми поклонами. Вдруг, к великому смущению Руфи, она услышала за собой скорые шаги и стук сапог с высокими каблуками, придававшими особую упругость походке, — звуки, давно и хорошо ей знакомые. Это было похоже на ночной кошмар, в котором никак нельзя избежать встречи со злом: как только покажется, что удалось убежать от него, оно вновь оказывается в двух шагах. Мистер Донн был в двух шагах от нее, а до церкви оставалось еще не меньше четверти мили. Но даже сейчас Руфь надеялась, что он не узнает ее.

— Как видите, я изменил свое намерение, — спокойно проговорил он. — Очень интересно будет взглянуть на архитектуру этой церкви. Некоторые старые деревенские церкви просто уникальны. Мистер Брэдшоу был так добр, что проводил меня немного, но потом я совершенно сбился от этих бесконечных поворотов направо и налево и поэтому очень рад, что заметил вас.

Эта речь не требовала никакого ответа, и ответа не последовало. Но мистер Донн и не ожидал его. Он знал, что если это Руфь, то она не станет отвечать на пустые слова, и молчание еще сильнее убедило его в том, что идущая рядом леди и есть Руфь.

— Характер здешней местности нов для меня. Это не дикость, но еще и не цивилизация, и в ней есть своя прелесть. Она напоминает мне некоторые места в Уэльсе… — Он глубоко вдохнул и спросил: — Полагаю, вы были в Уэльсе?

Мистер Донн проговорил это тихо, почти шепотом. Маленький церковный колокол зазвонил, резкими и быстрыми звуками призывая опаздывающих к службе. Руфь чувствовала себя совсем плохо — телесно и душевно, но продолжала бороться. Дойдут же они когда-нибудь до двери церкви, и в этом святом месте она обретет спокойствие.

Мистер Донн повторил вопрос погромче — так, чтобы она была вынуждена ответить и тем самым скрыть свое волнение от девочек.

— Вы никогда не бывали в Уэльсе?

Он выделил слово «никогда», чтобы придать ему значение, понятное для одной Руфи, и тем самым загнать ее в угол.

— Я была в Уэльсе, сэр, — ответила она спокойным и серьезным тоном. — Я была там много лет тому назад. Но там совершились такие события, что мне очень тяжело вспоминать об этом времени. Я буду вам очень благодарна, сэр, если вы не станете больше касаться этого предмета.

Девочки поразились тому, как миссис Денбай может говорить так спокойно и властно с мистером Донном, без пяти минут членом парламента. Но они решили, что муж ее, вероятно, умер в Уэльсе и, разумеется, воспоминание об этом крае сделалось «очень тяжелым», как она сказала.

Мистеру Донну понравился ответ, а кроме того, его восхитило достоинство, с которым миссис Денбай говорила. Конечно, ей было очень тяжело, когда он ее бросил, и ему нравилась гордость, с какой она сдерживала свое негодование до тех пор, пока им не приведется поговорить наедине, тогда он объяснит многое из того, на что она могла по справедливости сетовать.

Они дошли до церкви, войдя в которую Руфь и девочки сели там, где садились жители дома на Орлиной скале. Мистер Донн последовал их примеру. Сердце Руфи сжалось, когда она увидела его как раз через проход. Это было немилосердно, жестоко — преследовать ее даже здесь. Пастор был готов произнести проповедь. Руфь не смела поднять глаз и не видела, как в церковь проникали солнечные лучи с восточной стороны, как покоились на надгробиях мраморные изваяния мертвых. Мистер Донн стоял между ней и всем, что олицетворяло свет и умиротворение.

Руфь знала, что взгляд мистера Донна устремлен на нее и что он ни разу его не отвел. Руфь не могла молиться вместе со всеми об отпущении грехов, пока он был здесь. Само его присутствие казалось ей знаком того, что позорное пятно никогда не будет смыто с ее жизни. Но хотя внутри у нее все кипело, внешне Руфь оставалась очень спокойной. Глядя на ее лицо, мистер Донн не замечал ни малейшего признака волнения. Лизе не хватило места, Руфь подвинулась и при этом глубоко вздохнула, заметив, что на нее неотрывно смотрят горящие недобрые глаза. Когда они сели, Руфь повернулась таким образом, чтобы не видеть его. Но она не могла слушать пастора. Ей казалось, что его слова звучат в каком-то далеком мире, из которого она изгнана. Звучание, а еще более, значение этих слов было темно и смутно.

Однако при всей напряженности, в которой пребывал ее ум, одно из чувств было необыкновенно обострено. В то время как вся церковь и все молящиеся терялись в туманной дымке, одна точка в темном углу становилась все яснее и яснее. Наконец Руфь увидела то, что в других обстоятельствах совсем не смогла бы различить, — искаженное лицо одной из статуй, которая располагалось в тени, в конце прохода, там, где неф сужался ближе к алтарю. Лицо статуи было красиво, особенно по контрасту с соседним изображением — гримасничающей обезьяной, однако не красота лица поражала зрителя больше всего. Полуоткрытый рот не то чтобы был искажен, но с удивительной силой выражал страдание. Лицо, на котором читается отражение внутренней муки, обычно показывает, что борьба с внешними обстоятельствами продолжается. Но это лицо говорило о том, что борьба, если и шла раньше, теперь окончена: обстоятельства победили и никакой надежды не осталось. Однако глаза статуи смотрели ввысь, словно обращаясь к горним высям, откуда приходит спасение. И хотя приоткрытые губы, казалось, вот-вот задрожат в агонии, из-за этих странных, пусть и каменных, но все же исполненных духовной силы глаз выражение лица было возвышенным и успокаивающим. Взгляд Руфи был подобен взгляду этой статуи, помещенной в тени церковного придела много веков назад. Кто изваял ее? Кто был свидетелем мучений — а может, и сам чувствовал столь бесконечную скорбь — и тем не менее, укрепленный верой, создал произведение, преисполненное такого покоя и чистоты? Или же это всего лишь аллегория, выражение мысли автора? Даже если так — что за душа была у неведомого скульптора! Скульптор и резчик по камню в данном случае наверняка были одним лицом: два разных человека не смогли бы достичь такой совершенной гармонии. Но кто бы он ни был, этот художник, резчик, страдалец, он давно покинул наш мир. Искусство его прекратилось, жизнь оборвалась, страдания закончились. Но осталось его произведение, и оно смогло успокоить сердце Руфи. Она пришла в себя, и слова проповеди, которые столько раз слышали нуждающиеся и обремененные, — эти слова внушили ей то благоговение, которое и должны вызывать величайшие страдания из всех, известных миру.