Руфь - Элизабет Гаскелл

Она выглянула из окна, и ее охватил холодный ночной воздух. Ветер налетал сильными порывами вместе с дождем, но ей это было даже приятно. Тихая, мирная ночь не успокоила бы ее так, как эта бурная. Мрачные, рваные облака, проносившиеся мимо луны, вселяли в Руфь какую-то безумную радость, заставляя улыбаться бессмысленной улыбкой. Снова пролился поток дождя и намочил ей волосы до корней. Ей пришла на ум фраза — «бурный ветер, выполняющий волю Его»[18].

— Я бы желала знать, испугался ли мой милый малютка этого страшного ветра? Хотелось бы мне знать, спит ли он сейчас?

Тут мысли ее перенеслись в прошлое. Она вспомнила, как, испуганный погодой, он подкрадывался к ее постели, прижимался к ней и она утешала его разговорами, возбуждая в нем детскую веру в милосердие Божие.

Внезапно она ухватилась за стул, чтобы не упасть, а потом преклонила колена, словно увидела самого Господа. Руфь закрыла лицо руками и оставалась так некоторое время молча. Затем из груди ее вырвался стон, и она заговорила, чередуя слова с рыданиями и всхлипываниями:

— О Господи, помоги мне! Я так слаба. Боже мой! Молю Тебя, будь моим оплотом и моей крепостью, ибо я ничто без Тебя. Я знаю: если я попрошу Тебя, Ты не откажешь мне. Во имя Иисуса Христа молю: дай мне силы исполнить Твою волю!

Руфь не могла ни о чем больше думать, ничего вспомнить, кроме того, что она слаба, а Господь силен и помогает всем страждущим. Ветер усиливался, дом дрожал, когда страшные порывы бури налетали на него со всех четырех кондов света, а потом со стонами замирали в отдалении. Не успевал затихнуть один порыв, как налетал новый, с таким звуком, словно приближалось, трубя в свои трубы, войско самого Сатаны.

Кто-то постучался в двери спальни — тихо, по-детски, и нежный голосок проговорил:

— Миссис Денбай, можно мне войти? Я так перепугалась!

Это была Лиза. Руфь быстро выпила воды, чтобы прийти в себя, и отворила дверь испуганной девочке.

— О миссис Денбай, видали ли вы когда-нибудь такую ночь? Я ужасно боюсь, а Мери спит как ни в чем не бывало.

Руфь не сразу сумела заговорить. Она молча прижала к себе Лизу, чтобы успокоить. Девочка отшатнулась от нее.

— Какая вы мокрая, миссис Денбай! — проговорила она, вздрогнув. — И окно, кажется, отворено! Ах, как холодно!

— Ложись в мою постель, — предложила Руфь.

— Тогда ложитесь и вы. У этой свечки слишком длинный фитилек, она так странно горит… Да и ваше лицо как-то не похоже на вас. Пожалуйста, задуйте свечку и ложитесь! Я так напугалась, побудьте со мной.

Руфь затворила окно и легла. Лиза вся дрожала. Чтобы приободрить ее, Руфь сделала над собой большое усилие: она решила рассказать о Леонарде и его детских страхах. Затем она стала шепотом говорить о неизъяснимой милости Божией, но делала это робко, боясь, чтобы Лиза не посчитала ее саму лучше, чем она была. Девочка вскоре уснула, и Руфь, утомленная переживаниями и вынужденная лежать тихо из боязни разбудить гостью, тоже слегка задремала.

Руфь проснулась, когда комната уже была залита сероватым светом осеннего утра. Лиза еще спала, но Руфь слышала беготню прислуги и звуки со скотного двора. Она вспомнила о вчерашних переживаниях и, решив избавиться от них, стала с суровым спокойствием приводить в порядок свои мысли. Итак, он здесь. Через несколько часов ей придется с ним встретиться. Избежать этого нельзя никак, разве что посредством лживых и трусливых отговорок и уверток. Что из всего этого выйдет, она не знала и не могла догадываться. Но одно было для нее ясно, одного она станет крепко держаться — что бы ни случилось, она будет послушна Божьему Закону, до самого конца повторяя: «Да свершится воля Твоя!» Она просила у Бога лишь сил исполнить должное, когда настанет время. Когда придет это время, какие слова и поступки понадобятся с ее стороны, она не знала и даже не пыталась предугадать. Она полностью полагалась на Божию волю.

Когда позвонили к завтраку, Руфь почувствовала себя холодной как лед, но очень спокойной. Она тотчас же сошла вниз. Ей казалось, что ее будет труднее узнать, если она займет свое место за столом и будет разливать чай, чем если войдет, когда все уже усядутся. Сердце ее, казалось, перестало биться, и Руфь чувствовала какое-то странное торжествующее осознание власти над самой собой.

Руфь скорее ощутила, нежели увидела, что его еще нет. Мистер Брэдшоу и мистер Хиксон были на месте, однако они так увлеклись разговором о выборах, что даже не прервали его, кланяясь ей. Ее воспитанницы сели по обе стороны от своей наставницы. Не успели они как следует устроиться, как вошел мистер Донн. Для Руфи этот момент был подобен смерти. Ей захотелось громко крикнуть, чтобы избавиться от удушья, но это желание сразу же исчезло, и она продолжала сидеть, спокойная и молчаливая, представляя собой, на взгляд постороннего, совершенный образец знающей свое место гувернантки. Мало-помалу Руфь взяла себя в руки, и ей сделалось легче от странного осознания своей силы, и она стала даже прислушиваться к разговору.

Руфь ни разу не осмелилась взглянуть на мистера Донна, хотя сердце ее сгорало от желания посмотреть на него. Голос его стал иным: он утратил свежую юношескую живость, хотя особенности интонации были те же, и Руфь никогда не спутала бы его с другим.

За завтраком говорили много, так как никто никуда не торопился в это воскресное утро. Руфь вынуждена была досидеть до конца завтрака, и это даже принесло ей пользу. Какие-то полчаса словно бы отделили сегодняшнего мистера Донна от того, каким представлялся ее воображению мистер Беллингам. Руфь не привыкла анализировать поступки и даже слабо разбиралась в характерах, но теперь она почувствовала странное различие между людьми, с которыми она прожила последние годы, и этим человеком, который сидел, развалившись на стуле, и небрежно слушал разговор, нисколько в него не вмешиваясь и не выказывая к нему интереса, кроме тех случаев, когда заговаривали о нем самом. Мистер Брэдшоу обычно увлекался и принимался говорить — пусть напыщенно и самоуверенно, но не обязательно только о себе самом. Профессия мистера Хиксона заставляла его выказывать интерес даже тогда, когда он его не испытывал. А мистер Донн не делал ни того ни другого.

Пока два джентльмена обсуждали злобу дня, мистер Донн вставил монокль, чтобы лучше рассмотреть холодный пирог с дичью на другом конце стола. Вдруг Руфь почувствовала, что его внимание обратилось на нее. До сих пор, зная о его близорукости, она считала себя в безопасности. Теперь же лицо ее вспыхнуло. Однако она быстро взяла себя в руки и поглядела ему прямо в глаза. Мистер Донн, захваченный врасплох, выронил свое стеклышко и усердно принялся за еду. Руфь разглядела его. Он явно изменился, но в чем именно — она не знала. То выражение лица, которое у него появлялось раньше время от времени, когда в нем брали верх худшие стороны характера, теперь не менялось. Мистер Донн казался беспокойным и недовольным, но все еще был очень красив, и Руфь не без гордости успела заметить, что глаза и рот его те же, что у Леонарда.

Мистер Донн, хотя и был озадачен тем прямым, отважным взглядом, который гувернантка бросила на него, не был пока сбит с толку. Он только подумал, что эта миссис Денбай немного похожа на бедную Руфь, но гораздо красивее ее. У этой женщины было совершенное лицо, как у греческой статуи. А как гордо, царственно повернула она голову! Гувернантка в семействе мистера Брэдшоу? Да с такой грацией и величием она могла бы носить фамилию Перси или Ховард! Бедная Руфь! У этой женщины волосы, однако, потемнее, и сама она не столь живая, но весьма, весьма утонченная особа. Бедная Руфь! И впервые за многие годы он задумался о том, что с ней стало. С ней могло, разумеется, произойти только одно, и, наверное, к лучшему, что он не знает ее конца, поскольку такое знание нарушило бы его покой. Мистер Донн откинулся на спинку стула и незаметно (поскольку считал, что джентльмену не следует пристально смотреть на даму, если она сама или кто-то другой может это заметить) снова вставил свое стеклышко. Миссис Денбай говорила с одной из своих питомиц и не глядела в его сторону.

Черт возьми! Это, должно быть, все-таки она! Когда миссис Денбай говорила, возле рта образовывались маленькие ямочки, совершенно такие же, как те, которыми он восхищался у Руфи и которых никогда не видел ни у кого другого, — отблеск не вполне сложившейся улыбки. Чем дольше он смотрел, тем сильнее уверялся в своей мысли. Он так увлекся, что вздрогнул, услышав вопрос мистера Брэдшоу, желает ли он идти в церковь или нет.

— В церковь? А далеко она? С милю? Нет, я думаю, что лучше помолюсь сегодня дома.

Он почувствовал укол ревности, когда Руфь со своими питомицами выходила из комнаты, а мистер Хиксон вскочил отворить ей дверь. И ему было приятно снова почувствовать ревность. В глубине души мистер Донн боялся, что уже слишком пресыщен для подобных ощущений. Но Хиксон должен знать свое место. Ему платили за то, чтобы он договаривался с избирателями, а не за знаки внимания дамам. Мистер Донн ранее заметил, что мистер Хиксон пытается ухаживать за мисс Брэдшоу. Ну что ж, пожалуйста, раз ему нравится. Но в обхождении с этим прекрасным созданием он должен быть осторожен, Руфь она или не Руфь.