Рельсы жизни моей. Книга 1. Предуралье и Урал, 1932-1969 - Виталий Федоров

Старший лейтенант Кириллов был ошарашен увиденным и услышанным. Он резко поднялся с постели и стал лихорадочно натягивать брюки и надевать гимнастёрку. Одевшись, он приказал надеть на шпиона наручники и обыскать. В карманах у того обнаружили пистолет с несколькими обоймами патронов, гранату и отравляющие вещества. А в рюкзаке оказался портативный радиопередатчик, сменная одежда и продовольствие. После краткого допроса нарушитель был помещён в нашу гостиницу-тюрьму под замок. Начальник тут же сообщил вверх по инстанциям.

Утром прибыло пограничное начальство и следователи военной прокуратуры. Сначала они допросили действующих лиц из числа пограничников. Связистов это не коснулось, поскольку на тот момент никто не знал об их причастности к происшествию. Но шила в мешке утаить не удалось, и роль связистов была раскрыта после допроса самого нарушителя. По словам сдавшегося шпиона выходило, что он ещё до перехода на нашу сторону задумал сдаться пограничникам и по возможности помочь раскрыть шпионскую сеть турецкой стороны. Сам перебежчик оказался нашим соотечественником, бывшим старшиной-сверхсрочником морской пехоты, служившим на берегу Чёрного моря. Там он был завербован и переправлен за границу на иностранном судне. Затем он попал в разведшколу, которую успешно закончил, после чего его стали готовить к заброске на территорию СССР с «особым заданием». Он открыто и без утайки рассказывал обо всём, что с ним произошло – что было за границей, как он готовился к переходу, как он это сделал и оказался на заставе.

Высокое начальство определило, что нарушение границы произошло «безнаказанно». И коли нарушителя не задержали, то виновные должны быть наказаны. Связист был снят с должности и переведён в младшие наряда за то, что не сообщил на заставу о наблюдателях с сопредельной стороны и производил работу на их глазах. Старшину разжаловали в рядовые и уволили в запас. Судили его или нет – нам не сообщили. Строго говоря, он заслуживал сурового наказания за преступную халатность. Также виновным признали начальника заставы, но он отделался продлением службы на Кюмбете на три года в той же должности. Замечу, что ему на тот момент оставалось служить на заставе чуть более полугода, после чего его ждало бы повышение и новое место назначения. А тут всё так резко сорвалось!

В ближайший отпуск Иван Кириллов женился, чтобы хоть как-то скрасить свою унылую, однообразную жизнь, где тучи иногда плывут не в небе, а под ногами. Нина, провинциальная девушка, вышла замуж за молодого офицера-пограничника, служащего на Кавказе. Для неё всё это было романтическим приключением – ехать так далеко и жить высоко над облаками, где даже птицы не летают. Ух, интересно!

Это было в 1951 году. Вначале ей всё казалось увлекательным. Прошёл год, который она провела на Кюмбете в командирской коммуналке вместе с мужем, и романтическое настроение выветрилось. Они жили в одном домике с замполитом Ежовым, у которого была жена и четверо детей. Ежов часто ночевал в солдатской казарме на чьей-нибудь свободной койке. Мы незлобиво смеялись между собой: «Когда же он их успевает делать? Может, ему кто-нибудь помогает?». Я никогда не видел жену замполита. Похоже, что она вообще не выходила из дома. Ещё в офицерском домике жил старшина-сверхсрочник с гражданской женой – прачкой. Старшина строго следил за её нравственностью: «С солдатами – ни-ни!»

Вот в такую компанию и попала Нина. Другие женщины были на десять лет её старше. Одна с трудом управлялась с четырьмя малышами, а другая целыми днями находилась в прачечной. Пейзаж красив, но однообразен – девять месяцев в году белым-бело, лишь кое-где видны горные утёсы. Ни деревьев, ни кустарников. И даже летом нет ни зверей, ни птиц. Даже «чёртовыми куличками» это место назвать было трудно. Черти бы здесь тоже не выжили – омутов-то для них нет.

Женщины на заставе жили затворницами. Те, кого такая жизнь устраивала, чувствовали себя нормально. Но Нина была, видимо, не из таких. Ей необходимо было общение с людьми и хоть какие-то развлечения. Если привозили кинофильмы, даже неинтересные, она всегда приходила смотреть. Как правило, одна, потому что супруг в своём кабинете был вечно занят делами. Она усаживалась рядом с Афониным – гармонистом, певцом, красавцем, начитанным парнем. Ей было интересно с ним общаться. Нина приходила и в праздничные дни, а иногда просто заходила послушать наше очень тихо говорящее радио. Подставив ухо к динамику, она старалась уловить звуки музыки, а Афонин крутил ручку, переключая частотные каналы. В общем, заметить, что она была неравнодушна к младшему сержанту, было нетрудно.

Афонин был командиром отделения всех инструкторов и вожатых служебных собак. У него была лучшая собака-следопыт, которая запросто брала след суточной давности. Ещё у него была своя «резиденция» в псарне. Проявляя внешний интерес к собакам, Нина вполне могла без особых подозрений встречаться с Афониным и там – если их отношения дошли до этого.

Однажды в казарму пришла жена начальника заставы, лицо её было в синяках и кровоподтёках – явно следы побоев. Она не плакала, не жаловалась, прошла с гордо поднятой головой прямо в кабинет начальника. Там они, вероятно, продолжили выяснение отношений, но уже без шума и криков. Минут через десять она вышла из кабинета, прошла в столовую, переговорила с поваром через раздаточное окошко. В столовой, как обычно, у радиоприёмника сидели Афонин и Логинов. Нина подсела к ним, они о чём-то тихо поговорили. Тут повар выглянул из окна раздачи и сказал:

– Заказ ваш выполнен!

– Спасибо, – ответила Нина, беря термос, солдатский котелок с варевом и кулёк с продуктами. Сказала нам «до свидания» и удалилась восвояси.

Она никогда раньше не брала готовые обеды из солдатской столовой, предпочитая готовить самостоятельно. Но тут, видимо, решила показать всем, какой у нас жестокий начальник и на что он способен в гневе (хотя солдат он не обижал и даже провинившихся не ругал грубыми словами). Наверное, всего этого бы не случилось, если бы Кириллов нашёл жене ещё какое-нибудь занятие, кроме ведения домашнего хозяйства. Раз в неделю он выезжал на коне в комендатуру или штаб части, пожалуй, мог бы брать иногда Нину с собой. Она бы уставала, но впечатлений было бы много. Но единственное место, куда он брал женщин – стрельбище. Каждая должна была уметь стрелять из нескольких видов оружия (не знаю, возможно, таков был приказ свыше).

В общем, молодая двадцатилетняя девушка не смогла жить затворницей и взбунтовалась, за что и получила от ревнивого мужа. Пожалуй, это общая проблема всех женщин маленьких гарнизонов, изолированных от внешнего мира.

Середина августа – время подготовки к школе и другим учебным заведениям. Армия не оказалась исключением. В один из дней меня вызвал в кабинет начальник заставы. Поинтересовался о моих послеармейских планах. Я про себя подумал: «С чего бы этот разговор – мне ещё служить два с лишним года». Я не успел ничего ответить, когда он спросил:

– Не желаешь ли ты поехать с первого сентября на десятимесячные курсы младших лейтенантов? Кстати, у меня нет заместителя по боевой подготовке. Вернёшься сюда, на эту должность.

Я для вида задумался, но ответил довольно категорично:

– Нет, хочу только на гражданку!

– Жаль, – вздохнул Кириллов. – Ты способный военный, мог бы стать неплохим командиром.

– Неплохим я не хочу, даже командиром. Хочу быть хорошим рабочим.

– Ну, будь по-твоему. Я давал тебе выбор.

– Спасибо. Разрешите идти?

– Идите, – вздохнув, отпустил меня начальник.

Уходя, я подумал, что старший лейтенант не мне одному мог предлагать эти курсы. Желающих, вероятно, не оказалось. Ещё был свеж в памяти недавний конфликт командира с женой – что-то подобное могло ожидать и меня, если бы я согласился стать профессиональным военным. Сказать по правде, такого желания у меня так никогда не возникло.

Незаметно подошёл мой юбилейный день рождения. Мне исполнялось двадцать лет. У нас в то время дни рождения отмечать было не принято, но я всё-таки решил собрать в столовой годков и земляков. Предварительно поговорил с поваром и спросил, нет ли у него чего-нибудь вкусненького. Он предложил лишь банку сгущенного молока и чайник чаю. Сахара у нас было вдоволь. Я взял в столовой кружку и наполнил её рафинадом, который хранился у меня в вещмешке. Поставил открытую банку сгущёнки, и пошёл приглашать друзей: Витю Соловьёва, Мишу Максимова, Сашу Копытова. Пока все пришли, чайник вскипел. Я торжественно установил его на стол, и началось «пиршество». Мы налили в кружки чай, добавляя в него молока и сахара – кто сколько хотел.

Все подняли «бокалы», и каждый сказал мне несколько добрых слов и напутствий на будущее – у кого насколько хватило фантазии и юмора. Кто-то между прочим заметил, что именинника положено потянуть за уши, чтобы он больше вырос. Тут все наперебой бросились исполнять это пожелание. Всем было весело. Наверное, очень смешно было видеть, как краснеют мои уши. Если честно, то мне было не до смеха, но я честно старался поддерживать общий настрой. Тут ещё и повар, услышав общее веселье, вышел из своего «камбуза» и присоединился к остальным. Со словами: «Расти большой, не будь лапшой» – он дёргал меня за уши куда более усердно, чем мои годки. «Наверное, ему банку сгущёнки жалко», – подумал я, ойкнув разок от боли. Повар был старослужащим, через пару месяцев ему светила демобилизация.