Вынужденное знакомство - Татьяна Александровна Алюшина

Прохор осознал сей факт, только когда поймал себя на том, что постоянно думает о ней, вспоминает, как она играла и пела. Что каждый вечер обязательным порядком поднимается на второй этаж и, порой не включая света, стоит у окна, из которого отлично виден кусок соседского участка, где на газоне стоит кресло-качалка и небольшой кофейный столик, куда каждый вечер приходит Полина и сидит какое-то время, провожая день.

Стоял он вот так в темноте, смотрел на нее и думал: живешь себе спокойно и ровно в привычной размеренности и вроде бы не ждешь уже ничего судьбоносного от жизни, а оно раз – и «вот те приветик крупным калибром», как обозначает неожиданные перемены дед Борис. И ты не то что заметить, чихнуть не успел, а уже в каком-то серьезе по самую макушку. И что-то встрепенулось, ожило в тебе, взбодрило молодой дерзостью и желанием, и думается что-то там про возможности и будущее…

М-да. Как там у Розенбаума?

«Вот и воля, всё… Но под распахнутым окном машет мне рукой дочь».

Вот именно – воля, и что-то такое впереди, обязательно чудесное, не такое рутинное и трудное, как было раньше, и ты уже вылетел в то окно, и расправил крылья-мечты-надежды, и вздохнул всей грудью… но «машет мне рукой дочь».

М-да. А предмет, возбудивший в тебе все эти волнения, – внучка соседки Василисы Макаровны, которую уважаешь и к которой относишься почти как к родной бабушке.

Жизнь, сука, умеет закрутить и к стенке прижать! Как там Поля ругалась?

Ержин Попаданыч? Вот-вот, он самый.

Всю неделю Прохор держался от Полины на расстоянии, приняв единственно верное для себя решение: свести к минимуму их общение. Зачем? Пустое-ретивое все это, да и ни к чему. Видел, как она возится с мальчонкой лет пяти-шести, ровесником его Марьяши (племянник, сделал вывод Ярыгин), посматривал на нее вечерами из окна второго этажа или мансарды третьего, да и все на этом.

А этим вечером Прохор приехал с работы и, едва заглушив двигатель, привычно напрягся, можно сказать, уже по традиции, приобретающей настораживающую регулярность. Ведь обязательно что-то да происходит, когда он выбирается из-за руля: то дикий крик, то дождь, принесший девушку, то звуки гармони… Сегодня вот, заставив вздрогнуть, его остановил резкий, громкий и очень конкретный звук ружейного выстрела. Даже не удивило, что раздался он из соседнего дома.

– Вот ведь блин, – пробурчал Ярыгин, – то играем, то стреляем…

И, не раздумывая и не сомневаясь ни на секунду, побежал к соседям, резонно рассудив, что вряд ли вполне себе благоразумная девушка Полина Павловна просто так, ни с того ни с сего, взялась бы палить из ружьишка.

Вошел и увидел.

Сказать, что обалдел, – ничего не сказать.

На всю оставшуюся жизнь в памяти Ярыгина запечатлелась стоп-кадром картина: Полина, стоя в правильной позиции для стрельбы, с холодной, спокойной уверенностью и решимостью на лице держит на прицеле опустившегося на одно колено мужчину, а тот зажимает рукой рану на бедре второй ноги… И скапливается лужицей на полу стекающая через его пальцы кровь.

Он никогда не забудет ни этой картины, ни того ясного и четкого понимания, накрывшего его, что она выстрелит, не парясь никакими сомнениями, угрызениями совести и рефлексией, – выстрелит на поражение.

Это было сильно. Ошеломляюще сильно и, пожалуй… красиво. Да, была в холодной решимости этой хрупкой девочки какая-то поразительная красота.

А потом ее начинающаяся истерика и его желание оградить и защитить ее еще и от этого нового испытания и переживания…

Но то, во что это вылилось, что случилось дальше… Ярыгин в жизни не испытывал эмоций и ощущений такой мощи и накала, никогда не переживал ничего подобного! Никогда!

Находясь в состоянии абсолютной раскрепощенной искренности, честности в каждом своем порыве и вздохе, в беззащитной открытости, она отдавалась его поцелую, его мужскому устремлению с такой полнотой, с такой эмоциональной силой, что он чувствовал единение с ней не только телесное, но и душевное и духовное – одним порывом, одной на двоих нежностью и страстью, одним сердцебиением!

А оргазм, который они не просто испытали и прочувствовали, а пережили вместе, вдвоем, потряс Прохора своей силой и наполненностью чувством.

И что теперь с этим делать, он не знал.

Ержин все-таки Попаданыч…

За размышлениями и нелегкими думами Ярыгин не уловил, как его сморил сон. Да, честно сказать, он его и не морил, а вырубил в один момент – вот вроде бы он еще размышляет о том, что дальше и как теперь со всем этим обходиться и управиться, а в следующий момент уже спит, обняв и прижав к себе потерявшуюся немногим раньше его где-то далеко в Морфеевом царстве Полину.

Он проснулся так же странно, как и заснул, – от поразительного, теплого какого-то предчувствия, что девушка, которую он обнимает, сейчас проснется, и открыл глаза за пару секунд до пробуждения Полины.

– Привет, – произнес шепотом Прохор, когда немного растерянная со сна девушка посмотрела на него удивленно.

И не ответила сразу, даже не улыбнулась, а долго, внимательно и вдумчиво смотрела на него, изучая, а потом спросила, указав неопределенным жестом на пространство вокруг кровати.

– Что это было?

– Ну-у-у… – начал подбирать слова для лучшего объяснения Ярыгин, – в некоторых ситуациях хорошее настроение передается исключительно половым путем, а секс является единственным действенным средством исцеления.

Она снова не сразу заговорила – все всматривалась в его лицо, лишенное четкой детализации и мельчайших подробностей в полусумраке раннего утра, в комнате, не залитой пока беспощадно-беспристрастными в своей правдивости дневными солнечными лучами.

– Разовым применением или курсом? – с максимальной серьезностью уточнила Полина.

– В особенно тяжелых случаях рекомендуется, конечно, курсовая терапия, – в тон ей самым серьезным образом ответил Ярыгин.

– А в моей ситуации каковы будут ваши рекомендации, доктор? – попросила консультации специалиста «пациентка».

– У вас, Полина Павловна, случай весьма запущенный, поэтому рекомендовал бы все-таки пройти полный терапевтический курс, – выписал назначение «доктор» Ярыгин.

– С чего надо начинать? – поинтересовалась ходом лечения «больная»

– С поцелуя, – порекомендовал Прохор, притянул девушку к себе и, заглянув в ее глаза, потемневшие зеленью в утреннем полумраке, прошептал у самых губ: – Доброе утро.

– Доброе… – согласилась она шепотом, принимая улыбкой его губы.

Какой же это был поцелуй! Господи боже ты мой!

Полина не знала, не подозревала и даже представить себе не могла, что поцелуй может быть таким… ошеломляющим, сводящим с ума и одновременно нежным, таким страстным, зовущим