Вынужденное знакомство - Татьяна Александровна Алюшина

– Коньяк подойдет? – посмотрел на нее изучающе Ярыгин, пытаясь оценить на взгляд состояние девушки.

– Давай, – вяло махнула она рукой.

Прохор достал коньяк из бара и два пузатых бокала, все поглядывая настороженно на нее, налил в оба на глазок грамм по пятьдесят, поставил один перед девушкой, а со вторым в руке сел напротив нее за стол.

– Ну что… – хотел предложить тост.

– Не… – покачала Полина отрицательно головой, останавливая его порыв. – Просто пьем, и всё. – Но тут же передумала: – Хотя нет, за то, что мы перешли на «ты», как боевые товарищи, сплоченные роковым боем.

И не чокаясь, не дожидаясь его, одним махом выпила весь коньяк. И застыла, сморщившись, прижав ладошку к губам, пережидая шоковый эффект, а после нескольких секунд с шумом втянула в себя воздух:

– Тщи-и-и-и…

И поинтересовалась придушенно, смахивая выступившую от крепости коньячной слезинку:

– Может, напиться, Прохор Ильич, как считаешь?

– В стрессовой ситуации не поможет, а только усугубит, – поделился житейской мудростью Ярыгин. – Испытав сильное потрясение, выпивать можно и даже рекомендуется, но без усердия. – И попытался переключить девушку на иную тему: – Ты мне лучше скажи, Полина Павловна, ты чего в него палить-то стала?

– Для профилактики, – пояснила Полина.

– А где стрелять научилась? Снова дедушка постарался? – поинтересовался Прохор.

– А кто еще, – пожала она плечами, – дед Егор был мужчина во всех отношениях ладный и основательный: и тебе гармонист, и охотник, и рыбак. Имел охотничий билет и добывал дичь, все как и положено. Он обучал всякой мужской житейской науке Васю, а я постоянно с ними рядом крутилась, любопытно мне было ужасно. Вот он меня за компанию и научил и стрелять, и в оружии разбираться, и рыбачить. У него лодка была, так мы часто на дикий берег и острова с ночевкой втроем уплывали и там рыбачили. Здорово было. Мне очень нравилось – костер горит, а за его кругом темнота страшная, рыба, слышно, плещет в реке, дедушка что-то рассказывает, все небо в звездах, и так хорошо, так спокойно и торжественно…

– Искусствовед, говоришь? Хм! – подражая известному персонажу, громко хмыкнул и крутнул иронично головой Ярыгин.

– Ты тоже товарища Сухова уважаешь! – обрадовалась необычайно Полина и принялась торопливо и как-то чересчур эмоционально-восторженно рассказывать: – У меня есть большой друг. Во всех отношениях большой: сам такой здоровый, как богатырь былинный, и великий художник, так он постоянно хмыкает по-суховски и головой вот так же, как ты, крутит, – показала она как, – и посмеивается. Я вас познакомлю, он тебе понравится! Он, знаешь…

Но Прохор уже не слушал, что она там говорит, моментально сообразив, что у нее началась истерика – такая вот запоздалая реакция на сильнейший стресс, следующей стадией которой обязательно будут бурные рыдания…

Резко поднявшись с места, в два широких шага Прохор обошел стол и, оказавшись рядом, подхватил под мышки, выдернул девушку с места. Помедлив с полсекунды, только оттого что увидел так близко расширившиеся от удивления ярко-зеленые глазищи, он наклонился и накрыл ее губы поцелуем.

И целовал, продлевая и продлевая этот внезапный, незапланированный поцелуй, перехватив ее поудобней – прижал одной рукой к себе, второй поддерживал голову под затылком. А в какой-то момент остро, всем нутром почувствовал, как она, отойдя от растерянности и легкого шока, ответила на его поцелуй.

И как ответила! Господи боже мой!

Словно выпустила на свободу заточенную и спрятанную где-то в глубине огненную сексуальность, полыхнувшую, обдавшую жаром-напалмом такого накала, в котором моментально сгорели разом все его мысли-рассуждения, вместе с побудительным мотивом, толкнувшим Прохора в этот поцелуй, – желанием помочь девушке расслабиться и остановить накрывавшую ее истерику…

Все это оказалось пылью и ничего не значащей ерундой – их двоих уже несло куда-то, неотвратимо и безысходно, в одном порыве, в одном устремлении: соединиться, прорастая, растворяясь друг в друге, как в смерти и воскресении – только вдвоем…

И они не могли оторваться друг от друга и остановить-прекратить этот сумасшедший поцелуй, не выпадая из которого куда-то двигались-перемещались, ведомые исключительно памятью и неосознанным устремлением Прохора. Добрались до того места, где можно было упасть-рухнуть в горизонталь, и их выбросило на следующий виток страсти, поднявший обоих еще выше…

Как растворилась и сгорела, исчезнув куда-то, их одежда, оба не поняли, да и не заметили вовсе, сливаясь телами, вздохами-всхлипами, стонами и вскриками, взглядами, обмениваясь бурлящими в них желаниями и энергией, – и он вошел в нее, соединив их взаимное устремление в одно целое, в ослепившее их обоих солнце, и они понеслись вперед, вперед…

И, выскочив на вершину, взлетели еще выше, куда-то во встретившую яркой синью неизвестность…

А вернувшись немного в осознанность, Прохор понял, что Полина спит в его объятиях. И спит настолько глубоким и беспробудным сном, что не реагирует ни на какие призывы и движения.

«Это хорошо, что ее выключило, – порадовался Ярыгин и осторожно-нежно погладил Полину по щеке. Пусть поспит, для нее сейчас сон исцеляющий лучшее лекарство… после секса, разумеется! Но тоже жизненно необходим, если вспомнить, что ей пришлось пережить и кому противостоять.

Раскинувшись в одной позе, в которой захватил ее сон, полностью расслабленная, Полина ровно и спокойно дышала, а Прохор смотрел на нее, спящую, и размышлял.

Как легко и непринужденно мы даем оценку людям, навешивая на них ярлыки принадлежности к тому или иному типажу, полагая себя сведущими и умудренными, отлично разбирающимися в человеческой натуре и характерах.

Прохор хоть и ворчал на девушку, несправедливо обвиняя ту в столичной заносчивости, на самом деле больше сетовал на себя за то, что принялся поучать и раздавать советы, все-таки отлично понимая, что не совсем справедлив в своей оценке. Понятно же, что Полина личность неординарная и сильная, просто девочка растерялась под прессом навалившихся на ее семью и на нее лично ситуаций, не видя выхода и не понимая, как быть дальше, вот и ощетинилась против любого его высказывания. Да, скорее всего, не только его, Прохора, но и всякого другого человека, который бы принялся с умным видом в тот момент объяснять ей, что делать и куда следует двигаться.

Прохор честно признавался себе, что зацепила она его чем-то конкретно, но иронизировал над этим своим чисто мужским интересом к соседской внучке, понимая, что все это не имеет ровно никакого значения и серьезности.

Но когда увидел, как она играет на гармошке, и услышал, как поет, перемежая пение легкой ироничной шуткой-прибауткой и едкой самоиронией, – был поражен до глубины души! Да что там поражен – попросту конкретно офигел… Вот наповал!

И пропустил тот момент, когда