Помощник. Книга о Паланке - Ладислав Баллек

Волент иной раз просто ненавидит ее. Почему она не оставит его в покое? Почему не держится мужа? Почему столь демонстративно дает понять, что у нее кое-что на уме? Зачем кружит мужчинам голову? И он бесится, представляя себе, что Эва может спутаться с кем угодно.

Господи, какой же этот Речан дурак! Разве он не видит, что происходит?! А если видит, почему, господи боже, ничего не предпримет? Ничего-то он не может решить, сдвинуть с места, только стоит всем поперек дороги.

Что они за люди, почему вызывают в нем такие противоречивые чувства? По паланкским понятиям, они относятся к нему неслыханно хорошо, но и он к ним тоже. Что есть, то есть. У него полно всяких планов, он грозится свернуть ради них горы, работает, как на собственную семью. И хотя он вроде бы видит их насквозь, но чувствует, что ничего-то о них не знает. Какие-то они все для него непонятные, непроницаемые, словно он стоит на солнце, а они в тени. Может, они знают его лучше, чем он их. Не понять ему этих словацких горцев, но, случись так, что ему бы пришлось их оставить, это было бы для него равносильно смерти.

Ах уж этот Речан! Как он его облапошил! Запутал в свои паутины, которые втихую прядет из бездонного родника своего человеческого достоинства, которое здесь все, как есть все признают. Хотя поначалу над ним смеялись, сегодня всякому он импонирует этим своим достоинством, своей скромностью и молчаливостью, покорностью и терпением — чертами, столь редкими в том краю. Ему засчитывают даже то, что его, Волента, он не прогнал с бойни, дал хорошую квартиру и так много ему позволяет.

Своим характером этот чудак испортил даже его. Да, может статься, что придет день, когда они закроют магазин и пойдут с котомками за плечами, словно какие-то проповедники, будут ходить из села в село, от города к городу… станут мирить поссорившихся соседей, проповедовать и морочить людям головы речами о грехе и милосердии.

Сегодня Волент выпил больше обычного. Им овладела злость и желание попасть в компанию, где бы он мог орать, сквернословить, опрокидывать столы. Он выпроводил жену соседа, которая, как обычно, забежала к нему после закрытия парикмахерской, и побрел в город.

Заметив Блащака, он спрятался за табачный киоск. Он и сам не знал зачем. Не мог позабыть оплеуху, которую получил от жандарма? Конечно, не забыл, но в тот момент он об этом не думал. Он и правда не знал, почему спрятался, но знал точно, что караулит именно жандарма.

Блащаки жили на Почтовой, вахмистр ходил на службу мимо мясной, на презрительные взгляды Волента отвечал так высокомерно, словно по своему общественному положению и личным качествам стоял куда выше приказчика.

Ланчарич икнул от волнения, и Блащакова, проходившая как раз мимо киоска, вскрикнула. В пьяном мозгу Волента это прозвучало как вызов. Он выскочил из тени и угрожающе загремел.

— Ах, это ты? Кому собрался бить морду?

Блащак сразу же инстинктивно толкнул жену себе за спину. А мясник пер прямо на него, и жандарм в растерянности смотрел, как тот идет, будто слепой, с опущенными руками.

— Штево! — крикнула жена, скорее всего, для того, чтобы позвать на помощь.

Для Волента ее крик снова прозвучал сигналом. И, пьяно радуясь, что на обоих нагнал страху, он расхохотался. Противник явно не мог ни на что решиться, его связывало присутствие жены, а может, тишина площади, которую ему не хотелось нарушать, но больше всего, конечно, то, что он был не на службе и не в форме. Пока он раздумывал, Волент влепил ему такую оплеуху, что голова у Блащака одеревенела. Он почувствовал, как у него мгновенно вспухло ухо, кожа натянулась так, что едва не лопалась. Оглушенный, он пошатнулся, но тут же бросился на нападавшего. Они покатились по земле, борясь с таким сосредоточенным напряжением, что им некогда было ругать друг друга. Они не слышали даже, как женщина зовет на помощь. Жандарм, более ловкий и гибкий, высвободился из рук Волента, вскочил на ноги и, пока мясник поднимался, обрушил на его голову столько ударов, что Волент свалился и, ослепленный и беспомощный, остался лежать.

Крики тем временем привлекли дежурных из недалекой жандармерии. Но покуда прибежал патруль, Блащак уже приводил своего противника в сознание, потому что Волент словно бы заснул. Вахмистр решил, что случилось что-то неладное, злость его как рукой сняло, и он думал уже о последствиях и даже сердился на жену, которая подняла такой крик.

Подбежавшие жандармы поставили Ланчарича на ноги. Он очнулся, но, когда его уводили, ноги у него подламывались. Осознав, кто его поддерживает и куда ведет, он начал рваться: никуда, мол, не пойдет, пусть оставят его в покое, и, конечно, заработал еще. Тогда он начал материться и угрожать, что всех до одного зарежет.

Проснулся Волент за решеткой и понял, что дела его плохи. С трудом начал вспоминать, в какое дело впутался. И присмирел, поняв, что угодил в капкан. Голова трещала с похмелья и от оплеух. К нему никто не шел, хотя двери жандармерии все время открывались и закрывались. Неуверенность, которая мучила его, постепенно уступила место жгучей жажде. Он начал кричать, чтобы ему принесли воды. Сначала вежливо. Потом угрожающе. Наконец он понял, что жандармы притворяются глухими. Тогда начал орать, бить ногами в дверь и на все лады ругать всех жандармов, которые все бездельники и только и делают, что шляются по ночам, как шлюхи.

Когда он разошелся вовсю, в здание жандармерии вошел штабс-вахмистр Жуфа. Он решил посмотреть, кто там бушует. Ланчарич начал объяснять ему с пятого на десятое, как он сюда попал и как ему здесь не дают пить, но Жуфа не отвечал, а только мрачно смотрел ему в лицо, так что Волент не выдержал и принялся за него: какой, дескать, сволочью он командует.

Жуфа, местный оригинал, уроженец верхней Оравы, из себя не вышел.

— Вы нарушили закон, — спокойно сказал он Ланчаричу и ушел в свой кабинет изучить рапорт. Там он прочитал о случившемся этой ночью на площади. И решил потребовать, чтобы судебное разбирательство состоялось не в здешнем суде, а в районном центре.

8

У Речанов на Парковой улице началась паника. Мастер видел себя перед следственной комиссией, которая, раз дело приняло такой оборот, все этак красиво подсчитает. Ведь он этого ждал! Сейчас власти начнут склонять его имя, повесят ему на шею ревизию, пронюхают все как есть. В учреждениях, которым он так или иначе подчиняется, наверное, кое-кто радуется, что он дал повод вывести себя на чистую воду. Теперь все перевернут вверх дном, и дом и бойню, думал он в панике. Гибель приближается. Неотвратимо. Песенка его спета. Но он был бы не он, если бы в той же мере не волновала его судьба Волента. Он до смерти заел бы себя, если бы не предпринял всего возможного, не помог в тяжелую минуту человеку, который так много сделал для его процветания. У него уже мелькали мысли и о бесславном возвращении домой, в горы.

Сегодня он решил не открывать лавку, так как была среда. Он ходил по кухне, потом по саду, нетерпеливо дожидаясь возвращения жены из города, куда та побежала на разведку сразу же, как только узнала, что Волента посадили. Речан ходил, ходил, но ничего путного не придумал и так разволновался, что забыл даже о бесславном возвращении домой. Мысль о спасении Волента вытеснила все другие. Он все ходил из угла в угол, в голове у него вертелись только обрывки песен: «Воля моя, воля, куда ты подевалась? С пташками залетными в поле улетела…». Или: «По воду, по воду да на другую сторону…» Или: «Долины, долины да лес сосновый, не грусти, парень, будь веселый…» И еще: «Гора, гора, лес зеленый, не видал любимой я сегодня, ни сегодня, ни вчера, эх, как дожить до вечера…»

Хотя особого смысла в этом не было, но по собственному опыту он знал, что так, ведомый неисповедимыми силами, он соберется с духом, сосредоточится и постепенно в голове у него прояснится.

Он уже начинал чувствовать прилив энергии. Когда дело касалось спасения человека, она всегда просыпалась в нем, такая могучая и неодолимая, что превращала его в истинного самаритянина.

Когда жена вернулась и рассказала ему подробности вчерашнего инцидента, он, верный пробудившемуся инстинкту, вел себя, как и следовало: сетовал, мучился, отчаивался, взяв на себя роль того духовного генератора, который раскрутит в другом человеке умственную деятельность на максимальные обороты. По опыту он знал, что, увидев, как он поддался панике, жена начнет думать за двоих. Своими причитаниями о грозящей опасности он нагнал на нее страху, и она, хотя и не очень ему поверила, начала энергично строить планы действий. Так они отлично дополняли друг друга, хотя этот супружеский симбиоз не обошелся без словесной перепалки. Но именно в этом и было все дело. В них двоих происходило то, что обычно происходит в одной голове, только тихо, не так интенсивно, не так прямолинейно, ясно, резко и действенно. Потенциал их мозга работал по одной программе, не задерживаясь сомнениями, не заедая.