Помощник. Книга о Паланке - Ладислав Баллек

Они ссорились, но ссора-то и объединяла их. Один воспринимал чувства другого, передавая ему и свои. После долгих недель разобщения история с Волентом их вновь сплотила, и ссора придала им энергию и вселила убеждение, что дальше они будут действовать разумно и рассудительно. И вместе. Сейчас каждый из них состоял как бы из двух источников. Браки, дружбы и компании часто переживают кризисы, бывает даже и перманентные, но многие вследствие этого удивительного явления не распадаются. А если, сверх того, у них еще не совсем чиста совесть, если их объединяет вина, общий грех, совместно совершенный подвох, то союз этот доживет до могилы, такая невероятная сила сплоченности возникает внутри него.

Перессорившись, они уже знали, что надо делать.

Речанова с корзиной дефицитных продуктов, пачкой стокронных банкнотов, продовольственных карточек и заверений о всегда открытых дверях их лавки направилась на Почтовую улицу; чуть позже, чтобы не выходить из дома вместе, на улицу генерала М. Р. Штефаника пошел и Речан, тоже с корзиной, но только с мясными деликатесами. Он чувствовал себя не так уверенно, как жена, но в конце концов, у него и задача была посерьезней.

Блащака дома не было. Его жена Вероника была застигнута врасплох и просто не знала, как ей себя вести. Речанова пришла к ней как соседка в гости, вела себя сердечно и мило, говорила о том, что они — землячки, должны понять друг друга, им обеим нелегко с мужчинами, к тому же обе они приезжие, живут здесь недавно, близких не имеют, так что должны держаться вместе, помогать друг другу; они, Речаны, во время войны столько пережили, все потеряли, разорились и только сейчас немного поправили свои дела, начинают жить по-людски, так что им пришлось бы туго, если бы они попали под суд из-за приказчика — бедолаги, сироты с младенческих лет, которого к тому же еще и молния ударила. Да, им пришлось бы туго, они ведь потеряли бы доброе имя. Может быть, пани Блащакова и ее муж могли бы простить его, он больше никогда такого не выкинет, в том они, Речаны, порукой, так что, им, Блащакам, не придется жалеть, что они сделали доброе дело. Нет, она не требует невозможного, а только просит милосердия, тут вот, в корзинке, она кое-чего принесла, по-соседски, от чистого сердца, землякам, хорошим людям, приличной семье.

Вероника Блащакова была еще совсем молоденькая, мужа своего любила и очень уважала, но о его работе не знала почти ничего. Муж ее оберегал, о делах своих, часто связанных с опасностью, ничего ей не рассказывал, в общем-то даже и по служебным причинам. Оратором в жизни он не был, не был ни теоретиком, ни хвастуном. Они жили вместе не так давно. Чтобы ей исповедоваться, подругой жизни ее он пока не воспринимал, а только приближался к такому пониманию, как это случается с молодыми мужчинами в униформе, которые долго не знают, как поступить с вопросом о разделении своей жизни на общественную и частную. Позже они устанут от авторитарности и превратятся дома в мужей-подкаблучников, способных иной раз на вспышки, правда только когда речь касается детей. Но с женами они до смешного кротки.

Вероника Блащакова держала себя иначе, чем муж. Она была как большинство людей, которые знают, что с окружающими лучше договориться, смириться перед ними и худой мир лучше доброй ссоры. Зачем наживать врагов? Жизнь у человека короткая, и не все в ней одни удачи. Ни дня, ни часа своего мы не знаем, не знаем даже того, когда придется в крайней нужде постучать в чужую дверь. Здесь она чувствовала себя одинокой, с соседками еще не сблизилась, хоть и была общительной. Но она была истая горянка, то есть достаточно осторожная, чтобы не сдружиться с людьми раньше, чем составит о них какое-то мнение. Типичная черта людей с гор.

Отделаться от Речановой она не сумела. А та и всегда-то легко не сдавалась. Молодая женщина в конце концов сказала себе, что действительно нехорошо, если о ее муже будут говорить с неприязнью, и пообещала посетительнице, что попросит Штефана, чтобы он не слишком круто стоял на своем, раз уж пани Речанова так просит. Карточки на мясо и деньги она решительно отвергла, но оставила колбаски, кусок мяса и сала, чтобы жена мясника не подумала, что она спесивая и гордая. Ей казалось, что она поступила умно, вроде того дорожного рабочего из сказки «Три гроша», который и глупым советникам потрафил, и от короля своего не отрекся.

У Вероники оставалось пятнадцать с лишним часов для того, чтобы обдумать свой поступок. Что еще скажет об этом муж? В том-то и дело. И она решила поступить практически: колбаски испекла и на следующий день утром, когда ее «повелитель» примчался домой голодный, красиво их ему сервировала. Голодный муж удивился вкусной еде, но не задумался, откуда она, и начал есть. Голод не страдает подозрительностью, ибо он силен. Голодного мужика в лучшем случае интересует, не должен ли он с кем-нибудь поделиться едой.

Когда молодой вахмистр узнал то, что должен был узнать сразу, он оторопел и некоторое время не мог опомниться. Единственное, что ему оставалось делать, — это убраться из кухни в спальню и броситься на кровать. Судорога свела ему внутренности, и потом он уже только ждал, что будет дальше.

Жена штабс-вахмистра Жуфы была «пани жандармшей» уже многие годы, то есть отлично разбиралась в служебных предписаниях. Она знала, как обстоят дела с законом вечером, утром, зимой, летом, при любой погоде, знала все слабые и сильные стороны своего мужа, служаки до мозга костей. Она считала его аккуратным и, в общем, достойным любви, не говоря об уважении. Она не была ни забитой, ни запуганной, переняла от него многие манеры, и ни в коем случае не была ему служанкой, но никогда ничего важного без него не предпринимала. Просто потому, что считалась с его мнением. Такого рода отношением к его персоне она расположила супруга с первых дней замужества. А в служебные дела вообще не совала нос. У Жуфы была слава человека неподкупного, который не нуждался ни в каких дружбах и ни в чьей поддержке. В жизни он полагался только на себя, на свою жену и на закон. Если дело не касалось непосредственно закона, он ничего особенно не требовал, ничего не заявлял и не утверждал, но его подчиненные мало-помалу начали замечать, что он сочувствует коммунистам. Тогда считалось, что жандарм вообще политикой заниматься не должен. Жуфа мало что знал о коммунизме, но в его представлениях он олицетворял порядок, простоту, скромность, трудолюбие и железную дисциплину. Сам он происходил из бедной оравской семьи, терпеть не мог богатых, с которыми за долгие годы службы сталкивался не раз. Бедным он сочувствовал, потому что они в большей мере придерживались закона. И служба его была нужна как раз им.

Жуфова, полная женщина с проседью, усадила мясника и попросила его подождать, покуда муж не придет на обед.

В скором времени тот и пришел. Его сильный голос, донесшийся до Речана из прихожей, где Жуфа снимал сапоги, лишил мясника остатков мужества. Когда жандарм вошел, бедняга просто утратил дар речи. Штабс-вахмистр Жуфа был седой мужчина, коренастый, как моряк, и в форме выглядел устрашающим, словно сам закон.

Когда мясник собрался с силами, он начал бормотать все о себе, какой, мол, он болезненный, да что не знает он здешних нравов и обычаев и по-венгерски не понимает, хотя подобное неудобство для торговца в глазах представителя власти было вообще не аргументом. Потом перешел к личным качествам своего приказчика. Уж такой, мол, он бедолага, сирота, молния в него ударила, он, дурная голова, выпил лишнего и, конечно, поступил очень нехорошо, но больше с ним такого не случится, эта история будет ему уроком, конечно, такого он не должен был допускать, да, да, ни в коем случае не должен, человек не смеет выступать против властей, что и говорить, его, Речана, это очень, очень огорчает, мучает, терзает, он просто сам не свой… но все же просит пощады для этого бедняги, пусть, конечно, он получит соответствующее наказание, Речан за него и штраф готов заплатить, но теперь займется своим приказчиком, каждый день станет ему делать внушение, только бы его не гнали под суд, а то и ему, Речану, пришлось бы предстать перед судом, а он никогда в жизни не судился, ни он, ни его отцы и деды, так что это будет для него ужасным позором, каждый начнет в него пальцем тыкать: вот, мол, тот самый, который судился, и все от него отвернутся. Ох, только бы не отдали Волента под суд, пусть его накажут как-нибудь по-другому!

Жандарм, перед которым трепетали собственные сыновья (сейчас уже гимназисты), потому что за непослушание он безжалостно наказывал их, выслушал мясника, не прерывая и глядя на него в упор из-под опухших век. Иногда только медленным движением проводил по коротким, стриженным бобриком волосам, чтобы не казаться уж слишком официальным, но и этот, с его точки зрения, дружеский жест, делал очень нехотя. Он посматривал на собственные домашние туфли, словно раздумывая, не следует ли ему спрятать вытянутые ноги под стул.