Адаптация - Валерий Былинский

Вместе с Антоном мы спустились в метро. Я долго жал ему руку, наконец он сел в вагон и уехал. Я стоял на перроне, смотрел на входящих и выходящих из вагонов людей. Смотрел, как они с безличными лицами усаживаются на сиденья, смотрят сквозь меня, как отъезжают. Что-то было завораживающее в звуках приближающегося поезда. В открытии и закрытии дверей, в этой меняющейся толпе людей. Сотни судеб и лиц втекали и вытекали через стеклянные двери. Поезд набирал ход, стирал скоростью свое изображение и исчезал. Это действительно было похоже на жизнь. Куда они едут, зачем входят в метро? Одинокие, забывающие в бессмысленном потоке о своем одиночестве. Забывающие любить. Там, наверху, в машинах, запрудивших асфальтовые улицы, жизнь была более упорядоченной, но и закрытой, тесной. Один, два, три четыре человека закрыты в автомобиле, как в танке, отделены от мельтешащего за окнами мира. Стоят или медленно ползут куда-то в толпе таких же танкеток.

Мне казалось, что сейчас я ощущаю обе эти жизни – ту, что наверху, и эту, внизу. Я вытащил из кармана и полистал журнал, взятый из «Бункера». На одной из страниц было черно-белое фото девушки, очень похожей на Лизу. Снимок был сделан в актовом зале то ли школы, то ли института советского времени. И подпись: «Ярославские выпускники пединститута готовятся…» Я не стал дальше читать. Я поймал себя на мысли, что вглядываюсь в эту текущую массу людей, чтобы увидеть Лизу. И сразу же ощутил, как чудовищно тяжело будет отыскать ее здесь – даже если она действительно сейчас проезжает мимо в одном из вагонов метро. Я положил журнал на мраморный выступ в вестибюле станции и пошел к выходу. Мне вдруг расхотелось разгадывать какие-то там загадки со следами в будущем или в прошедшем. Если что-то тебя взволновало, поразило, зачем это усложнять? А ее, наверное – ничего не поразило. Игру, в любой ее форме, я сейчас ненавидел. Не хочешь встречаться со мной, не надо. Твои следы, Элизабет, остались внизу, в мавзолее метро.

Я поднялся на эскалаторе на улицу и вернулся к «Бункеру». Зачем?

На входе меня вновь пропустили сквозь арку металлоискателя и обыскали рюкзак.

Подойдя к официантке, обслуживавшей меня час назад, я почти спросил у нее, не знает ли она девушку, которая сидела за этим столом с этим журналом, который остался навсегда в метро? Официантка пристально смотрела на меня, будто ожидая вопроса. Но я ничего не сказал. Сел молча за стол. Заказывать ничего не хотелось. Опять немного, совсем чуть-чуть захотелось умереть. Скажем, хотя бы на месяц или год – только чтобы на это время исчезнуть из жизни совсем. А потом… очнуться. И посмотреть, что ты потерял. Все-таки жить иногда хочется. Знать бы хоть что-то, ради чего тебе хочется жить. «Дурак, ты не умрешь никогда», – словно закадровый голос в кино, глухо сказал кто-то во мне, – я даже вздрогнул. Боковым зрением увидел, что слева ко мне подошла и остановилась официантка.

– Знаете что, – сказала она с холодной усмешкой.

Я поднял голову. Официантка полезла в карман передника, вытащила листок бумаги и протянула мне.

– Она просила не отдавать вам, если вы про нее не спросите. Но я подумала, что вы не спросите. И решила отдать так.

– Спасибо.

Она ушла. Я развернул записку. На ней четким почерком синей шариковой ручкой было написано:

«Привет! Ну вот, ты все-таки вступил в мое будущее. Боюсь, при взаимных чудовищных усилиях это будущее может оказаться чудовищно прекрасным. Поэтому у нас мало времени. На самом деле его вообще нет».

Дальше следовал адрес.

Колыбель для взрослых

Это было общежитие гуманитарного университета, как явствовало из таблички над входом. В холле – турникет и охранник в камуфляжной форме. С тех пор, как в России стали взрывать бомбы, во всех образовательных учреждениях появилась эта военизированная охрана. Я показал паспорт, охранник списал мои данные. Поднялся на лифте на шестой этаж. Постучал в дверь под номером 627, никто не ответил. Постоял возле двери в коридоре. Подождать? Или у кого-то спросить? Мимо прошла коротко стриженная девушка в обрезанных по колено джинсах, она несла в руках кастрюлю с супом. Нырнула в арку справа, по-видимому – кухня. Вышла через полминуты уже без кастрюли, вновь прошла мимо, окинув меня пустым взглядом из-под очков. Появились двое парней лет двадцати, один, похоже, был сильно пьян и едва держался на ногах, второй его поддерживал под мышки. Тот, что покачивался, мутно поглядел на меня и с легким усилием спросил:

– Ты кто?

– Цицерон, – сказал я.

– Где моя водка, Цицерон?

– Понятия не имею.

Спрашивающий понурил голову, второй парень дернул его и увел.

Я решил оставить записку в двери комнаты. Пошарил по карманам: ни блокнота, ни ручки. Вновь постучал в дверь: может, спит?

Дверь подалась вперед, и я понял, что она была все это время не заперта.

– Лиза? – позвал я, шире приоткрывая дверь. Заглянул внутрь. В комнате никого не было. Две кровати, одна из которых тщательно, а вторая небрежно застелена одеялом – видно, на ней недавно спали. На кровати несколько тюбиков с кремом, дезодорант. Под ногами – старый стершийся паркет, наполовину покрытый тонким ковром. Прислонено к стене высокое зеркало. Книжная полка. Некоторые книги лежат на полу.

На круглом столике возле застеленного темно-зеленым покрывалом кресла стоит пепельница, в ней лежит потушенная недокуренная тонкая сигарета. Возле двери я увидел пару сморщенных замшевых коричневых мокасин – тех самых, в которых Лиза вчера была в «Бункере».

Дверь открылась, когда я стоял посреди комнаты и разглядывал книжную полку.

Вошла Лиза, правой рукой она прижимала к бедру красный пластмассовый таз, в котором лежала в целлофановом пакете какая-то мокрая одежда. Она была в длинном белом махровом халате, волосы обмотаны махровым полотенцем.

Лиза внимательно, чуть прищурено взглянула на меня.

– Привет! – ее длинные губы растянулись в улыбке. – А я в душе была…

В этом халате она казалась выше, чем была вчера. И женственней. Я ясно почувствовал, что никакая она не девчонка, а женщина.

Лиза поставила таз на пол, подошла ко мне.

Она была лишь немного ниже меня ростом. От нее пахло чем-то свежим, травяным – кажется, это был запах масла каркаде. Я почувствовал, что во мне усиливается давно начавшаяся дрожь.

– Ты что же, дверь не закрываешь, когда уходишь?

– Вряд ли кто-то что-то возьмет, – она пожала плечами.

Она стояла в полуметре и, задумчиво улыбаясь, смотрела мне в глаза – так, словно с любопытством выискивала в моих зрачках наскальные надписи. Наши взгляды, сливаясь, втекали друг в друга. Казалось, между нами возникла какая-то всасывающая воздушная масса, которая медленно начала прижимать нас друг к другу.

– Легко нашел? – спросила она сухими губами, но не успела договорить. Я обнял ее и почувствовал сквозь махровую ткань тепло ее тела. Ее талия напряглась и выгнулась. Мы оба мгновенно наполнились травянистой влагой.

Закидывая назад голову с закрытыми глазами, она втягивала воздух, словно дышала какой-то невероятной свежестью и, удивляясь чему-то, пела:

– А-а-а…

Одной рукой я разметал полы ее халата. Она подогнула колени, опустилась на них. Я – рядом. Мы куда-то поползли на коленях. Упали. Я погрузился в нее, как в качающееся прозрачное море. И оказалось, что могу дышать под водой. И казалось, погружаюсь все ниже. «Марианская впадина, – в полумраке сознания думал я. – Это Марианская впадина…» Несколько глубинных движений – и из нас обоих хлынуло, смешиваясь, теплое море, ее и мое.

Через несколько минут мы, ставшие одним человеком, шевельнулись, – вернее, пошевелилась Лиза.

– Подожди, милый мой, хорошо?.. – сказала она, не открывая глаза, – сейчас я встану, закрою дверь и вернусь. Хорошо?

Она медленно вышла из меня, встала, закрыла дверь – я не видел этого, потому что лежал с закрытыми глазами. Потом я почувствовал, что утраченная часть меня восстанавливается – Лиза вернулась в меня, вновь прижалась и обвила меня ногами и руками.

Так мы лежали какое-то время. И погрузились в сон.

Прошло десять минут или час. Мы одновременно открыли глаза.

Сквозь окна в комнату вливался молочно-бежевый солнечный свет. «Разве это может погаснуть?» – мелькнула мысль.

– В колыбели, – сказала она.

– Что? – я приподнял голову. Лиза, закинув подбородок вверх, с пристальной улыбкой рассматривала солнечный свет.

– Мы сейчас в колыбели для взрослых, Сашка. Есть такая специальная колыбелька для взрослых людей. Ты не знал?

– Конечно, Лизка. Мне очень хорошо в ней сейчас.

– Мне тоже. Очень-преочень…

– Знаешь, когда шел к тебе, я не хотел этого. Вообще не хотел, – через какое-то время сказал я.

– Но ведь это любовь, – кивнула она, не отрываясь взглядом от света. – Когда любовь – то можно.

– Ты думаешь?

– Конечно.

– А ты не боишься… спешить?