Город (сборник) - Дин Кунц

– Именно это я ей и сказал, – встрял Малколм, – слово в слово. Удивительно, как ей удалось все запомнить, учитывая, до какой степени она в тот день наклюкалась.

Высказавшись столь неподобающим образом, он направился к красной бархатной веревке, которая не позволяла посетителям очень близко подходить к выставочным экспонатам, и остановился перед картиной Якоба ван Рейсдала «Пшеничные поля». Мы с Амалией присоединились к нему.

Небо занимало две трети большого полотна, отчасти синее, но в основном закрытое громадинами темно-серых облаков. Нижняя треть предлагала земной простор, густую тень в передней части, темный лес вдали и залитые солнцем поля посередине, между которыми тянулась проселочная дорога. По ней навстречу друг другу шли одинокий мужчина и женщина с ребенком. За деревьями, практически невидимый, пастух пас овец.

– Эта картина одновременно вызывает у меня грусть и радость, – прокомментировал я. – Люди такие крошечные, и мир такой огромный.

– Люди на пейзажах Рейсдала всегда крошечные, – указала Амалия. – И почему тебе одновременно грустно и радостно?

– Не знаю. Дело в том… они такие маленькие, их можно раздавить, как муравьев. Убить молнией, ты понимаешь, и все такое. Это грустно.

– Если они – мерзавцы, тогда радостно, – внес свою лепту Малколм.

– Мой дорогой братец, заткнись, – проворковала Амалия.

– Но все, что вокруг них, – продолжил я, – так прекрасно, и небо, и леса, и поля, все. И я радуюсь за них, потому что они оказались в таком красивом месте, – я посмотрел на Амалию, она улыбалась, и я спросил: – Это звучит очень глупо?

– Совсем нет, Иона. Мы оба знаем, кто у нас сегодня король глупости.

– Я кое-что произнесу через минуту или две, такое умное, что вы ахнете, – пообещал Малколм.

Мы перешли к следующей картине, почти такой же прекрасной, как «Девушка в красной шляпе», но, когда я всматривался в нее, появилась тревога, и скоро она переросла в страх, от которого меня затрясло.

Когда доктор Джубал Мейс-Маскил умчался вдаль, не протаранив другой автомобиль, миссис Нозава вернулась в свой кабинет, оборудованный в глубинах химчистки. Подумав, к кому из подруг обратиться за информацией, позвонила Ирине Вавиловой. Ирина и ее муж Андрей играли в Московском симфоническом оркестре. В конце 1939 года, когда оркестр гастролировал в Норвегии, они сбежали, решив не возвращаться в Советский Союз, и годом позже добрались до Соединенных Штатов. Андрей год назад умер, но Ирина, теперь пятидесяти пяти лет от роду, продолжала преподавать историю музыки в университете.

Ирина овладевала азами оригами под руководством Сецуко Нозавы и обрадовалась ее звонку. Она знала Джубала Мейса-Маскила и полагала его свиньей. Когда она только появилась в университете, он подкатывался к ней на вечеринках, даже когда Андрей находился в том же зале, а Норин, жена Джубала, стояла в считаных футах.

Он стал более агрессивным после того, как в 1962 году умерла его жена, а в последние два года вообще разительно переменился, представляя себя Че Геварой Чарльстона, штат Иллинойс. Вероятно, этой перемене в первую очередь способствовали наркотики, из-за которых его в самом скором времени могли уволить или отправить на пенсию. Некоторые люди говорили, что перемены начали происходить с ним после ужасной смерти Норин, но Ирина не верила в сострадательность Джубала, даже по отношению к жене.

Что за ужасная смерть? Норин поехала в Аризону, навестить брата и его семью. Однажды вечером, после того, как все улеглись спать, она одна сидела у бассейна, наслаждаясь теплым вечером пустыни. Наутро ее нигде не могли найти. И арендованный ею автомобиль больше не стоял на подъездной дорожке. Полиция обнаружила автомобиль на стоянке у торгового центра. Тело Норин лежало в багажнике. Со связанными руками и ногами. Ее забили до смерти молотком. В этом преступлении даже не нашли подозреваемых.

У Джубала оказалось железное алиби? Что за странный вопрос. Большинство людей полагало его псевдоинтеллектуалом и свиньей, но никто и подумать не мог, что он способен на убийство. Слишком он был трусливым, совершенно бесхребетным. И так уж вышло, что в ту неделю, когда Норин отправилась в Аризону, Джубал председательствовал на трехдневной конференции под названием «Холодная война: необходимость или хитрый трюк?». В ней участвовали девяносто два представителя университетов шестнадцати штатов. Он никуда не отлучался, и даже поздними вечерами кто-то его да видел: учитывая количество участвовавших в конференции женщин. Если на то пошло, Норин убили в последний вечер конференции, которая закончилась вечеринкой, продолжавшейся до часа ночи. К этому времени ее уже похитили и убили в далеком Скоттсдейле.

Миссис Нозава посчитала, что Лукас Дрэкмен, удивительно разносторонний и умный, учился на первом курсе в тот год, когда доктор Мейс-Маскил овдовел. И, по мнению миссис Нозавы, представлялось интересным узнать, на какую сумму Норин застраховала свою жизнь и владела ли существенными активами, которые в случае ее смерти переходили в собственность мужа.

Миссис Нозава надеялась, что мистер Тамазаки из «Дейли ньюс» не попросит ее найти ответы и на эти вопросы. Хотя проведенное маленькое расследование доставило ей огромное удовольствие, она все-таки не собиралась превращаться в частного детектива, поскольку ее целиком и полностью устраивал привычный образ жизни.

Когда миссис Нозава попрощалась с Ириной и разорвала связь, Тосиро Мифунэ положил огромную голову ей на колени, и она почесала его за ушами. Сказала, что он хороший мальчик, очень хороший мальчик, и мир стал бы несравненно лучше, если бы люди в своем поведении больше походили на собак. Для лабрадора-ретривера Тосиро был собакой крупной, но при правильном подходе и он умел мурлыкать от удовольствия.

Картина, которая нагнала на меня страху, была прекрасной, и все последующие годы я воспринимал ее не иначе, как шедевр. Написал ее Карел Фабрициус, голландец, ученик Рембрандта. В тридцать два года его разорвало в клочья, практически со всеми – за редким исключением – картинами при взрыве порохового завода в Делфте в 1654 году, который уничтожил треть города.

Картина, очень маленькая, называлась «Щегленок на стене, освещенной солнцем». Она считалась лучшей за все столетие картиной, посвященной птицам. Фоном служила залитая солнечным светом стена. На ней висела кормушка, размером десять на шесть дюймов, на которой и устроилась птичка. Тонкая цепочка длиной в пару футов, пристегнутая к лапке, не позволяла щегленку улететь, но он мог подниматься в воздух, пробуя силу крыльев, чтобы снова опуститься на кормушку, так что существование он влачил такое же жалкое, как попугай в большой клетке.