Город (сборник) - Дин Кунц

– Пи-на-как? Ка-ло-кто? – спросил я.

– Мистер Каломиракис был одним из первых греческих иммигрантов, – объяснила Амалия, когда мы поднимались по лестнице к парадным дверям.

– Заработал миллиарды долларов, – добавил Малколм. – Скрудж Макдак рядом с ним – бедный родственник.

– Он построил это прекрасное здание, – продолжила Амалия, – покупал величайшие произведения искусства для постоянной экспозиции и учредил фонд, чтобы обеспечить полноценную работу этого художественного центра и после его смерти. «Пинакотека» на греческом – галерея… но люди склонны называть это здание музеем. Для меня бывать здесь – блаженство.

Я без труда отличал красивую мелодию от любой другой, и, возможно, мои глаза в этой части не уступали ушам, но до нынешнего дня я не отдавал себе отчета, что великая архитектура по силе воздействия ни в чем не уступает великой музыке, и в обоих случаях сердце одинаково пело от радости. Своими обаянием и заразительным энтузиазмом Амалия в тот день значительно расширила горизонты моего восприятия, открыв двери в мир, который мог оставаться неведомым для меня долгие годы, а то и всю жизнь.

Картины на эту выставку представили музеи далеких Нидерландов и Парижа, а также более близкого к нам Нью-Йорка. Мы увидели творения Рембрандта, Вермеера, Ван Дейка, Жоржа де Латура, Жан-Марка Натье, Караваджо, Прокаччини и других.

Часто Малколм просил сестру: «Расскажи ему историю», – причем говорил не об истории создания той или иной картины, а о жизни художника или особенно захватывающем периоде этой жизни. Какие-то истории были забавными, какие-то – грустными, но каждая заставляла меня с большим интересом смотреть на картину, которая принадлежала его кисти.

Наиболее ясно я помню ее рассказ об Иоганне Вермеере, который прозвучал, когда мы стояли перед его завораживающей «Девушкой в красной шляпе». Эта история преследовала меня почти полстолетия. Почему – сейчас не скажу, но скоро вы об этом узнаете. Если история Вермеера приходит мне на ум ночью, когда сон ускользает от меня, я особенно остро ощущаю хрупкость жизни, эфемерную природу всего, что мы ищем и создаем в этом мире.

Девушка с этой картины смотрела на нас с небольшого полотна, точные детали и удивительная игра света и тени создавали полнейшее сходство с реальностью.

– Вермеер – один из самых удивительных художников в истории человечества. Перфекционист, он много работал, но нарисовал мало. Может, шестьдесят полотен. Тридцать шесть сохранилось. Двадцать девять – шедевры. У него была тяжелая жизнь. Бедность заставляла его работать, потому что требовалось кормить семью. Четырнадцать детей. Можешь ты представить себе меня и четырнадцать малколмов? Я бы сошла с ума. Но подожди, нет, это не смешно. В те дни, в 1600-х, многие умирали, не дожив до совершеннолетия, и Вермеер потерял четверых. Он и сам умер молодым, в сорок три, без гроша в кармане, полубезумным, но им восхищались все прочие голландские художники. Его вдова и дети, которых он любил больше жизни, остались без средств к существованию. На двести лет его творчество забыли… на двести лет. Но вкусы меняются. Целые поколения напоминали слепцов, истинная красота оставалась невидимой у всех на виду, но рано или поздно красота обязательно берет свое, всегда, всегда, всегда. Ее наконец-то признают, потому что ее так мало. Он умер бедняком, но отныне и до последнего дня цивилизации о нем будут говорить с уважением, а его творениями – восхищаться.

Дети – возможно, не только дети, – обожают истории про неудачников, которые в итоге добиваются триумфа, даже если сначала им приходится умереть, и в тот день Вермеер стал моим героем.

К тому времени, когда половина выставки осталась позади, мое параноическое ожидание похищения забылось, и на какое-то время я почувствовал себя в полной безопасности.

Тем временем в Чарльстоне, штат Иллинойс, миссис Сецуко Нозава сидела в своем маленьком кабинете, который занимал одно из подсобных помещений химчистки, и разбиралась со счетами. Тосиро Мифунэ спал у ее ног. Одна из сотрудниц заглянула в открытую дверь, чтобы сказать, что университетский профессор, доктор Джубал Мейс-Маскил, приехал в химчистку, чтобы поговорить с ней по срочному делу.

У стойки стоял высокий худощавый мужчина с копной преждевременно поседевших волос. Худое, в глубоких морщинах лицо смягчали седые брови, а серые, в зеленых блестках глаза показались миссис Нозаве дикими, глазами зверя, которого следовало держать в надежно запертой клетке.

Она невзлюбила его с первого взгляда, возможно, из-за манеры одеваться. По ее разумению, профессору колледжа – и доктору наук, – не следовало появляться на публике в мятых брюках цвета хаки, футболке с надписью «ЗСД»[52], что бы они ни значили – и мешковатом пиджаке из тонкой материи того же цвета, что и брюки, с туго набитыми накладными карманами, и, по ее твердому убеждению, их содержимое наверняка заинтересовало бы полицию. Пиджак пестрел заплатами, причем она знала, что в таком виде профессор и приобрел его в магазине: ныне залатанная одежда была в моде. Миссис Нозава понимала, что видит перед собой не уникума. Мятежников хватало и в этом университете, и везде. Они стремились построить сверкающее будущее, отвергнув прошлое со всеми его недостатками. Но миссис Нозава очень ценила традиции. Прошлое виделось ей сокровищницей мудрости. И история не раз и не два доказывала, что те, кто отвергал прошлое, на самом деле отвергали мудрость и сохраняли и приумножали недостатки.

Как только миссис Нозава представилась гостю, доктор Мейс-Маскил принялся расхваливать Лукаса Дрэкмена, своего бывшего студента, у которого был научным руководителем, за его удивительный ум и разносторонность. Лукас получил диплом по политологии, и профессор отметил тонкую проницательность, обостренную чувствительность и неиссякаемую энергию своего подопечного. Он спросил, известно ли миссис Нозаве, что Лукас поступил в университет менее чем через год после жестокого убийства родителей, которых глубокой ночью расстреляли в спальне собственного дома? Она знала, что, несмотря на боль утраты, Лукас ни на секунду не позволял себе расслабляться, учился с максимальным напряжением сил? Она это знала? Знала? Его ждало прекрасное будущее, поскольку его отличали благородство и харизма, любовь к людям и здоровое честолюбие.

Поначалу удивленная этим потоком слов, который бил из профессора, как струя воды из брандспойта, миссис Нозава вовремя осознала, что эта безмерная хвала – защитная реакция. Доктор Мейс-Маскил ошибочно предположил, что она появилась в университете и интересовалась Дрэкменом, желая выдвинуть против него какое-то обвинение.