Город (сборник) - Дин Кунц

– Если полиция решит начать официальное расследование и обратится в суд за ордером на обыск, мне придется снова приехать сюда, чтобы мы с тобой сели за стол с твоей матерью и рассказали ей все, что ты от нее скрывал, и обо всем, что мы сделали вместе.

Я подумал, что теперь мне понятно состояние людей, ожидающих приведения в исполнение смертного приговора.

– Все?

– Да, Иона, все, и вариантов нет.

– Может, все-таки есть?

– Нет.

– Вы уверены?

– Абсолютно уверен. Да и ты тоже.

Я не мог встретиться с ним взглядом и продолжать делать вид, что есть и другой выход. Когда отвел глаза, понял, что все равно притворяться не получится.

– Ладно. Хорошо. Вы правы. Но… это же будет кровавая баня.

Он нахмурился.

– Конечно же, ты не веришь, что твоя мать, хорошая и добрая женщина, может прибегнуть к насилию?

– Нет, сэр. Я… преувеличиваю. Наверное… от страха разыгралось воображение. А оно у меня богатое.

– Если тебя это успокоит, будь уверен, я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь твоей матери понять: причины, по которым ты так часто обманывал ее, благородные, а в остальном объясняются глупостью юности.

– Спасибо, – поблагодарил его я, все еще хмурясь.

– А теперь мне пора, – он поднялся с кресла, поправил манжеты рубашки, одернул пиджак, проверил, на месте ли узел галстука и выглядывающий из нагрудного кармана пиджака платок. Убедившись, что выглядит, как любой мужчина в костюме-тройке на рекламном объявлении, улыбнулся мне. – Должен сказать тебе, Иона, что эта маленькая авантюра, через которую мы прошли вместе, несмотря на озабоченность и стресс, без которых не обошлось, доставила мне безмерное удовольствие.

– Мне тоже, – ответил я, и не кривил душой.

Он поклонился мне, я – ему.

Он протянул руку, и я ее пожал.

Мне очень хотелось раскинуть руки и обнять мистера Иошиоку, но я не знал, как он на это отреагирует, вдруг столь близкий контакт рассердит его. Поэтому сдержался. О чем потом только сожалел.

– Я, скорее всего, позвоню, независимо от того, будешь ты в это время дня один или нет.

– Да. Я знаю. И понимаю.

Он спустился с крыльца, прошел по дорожке, на тротуаре повернул налево, направившись к автобусной остановке, которая располагалась в нескольких кварталах от нас, на одной из главных улиц.

Во вторник я наблюдал за мисс Перл, пока она не скрылась из виду, в этот день – за мистером Иошиокой. И когда он шагал сквозь летнюю жару, я вдруг осознал, что давно уже перестал думать о нем, как о маленьком человечке, и всякий раз, когда видел его, он, казалось, прибавлял в росте.

Я все убрал со стола на крыльце, помыл стаканы, четыре оставшиеся булочки положил в пластиковый пакет и спрятал в моем прикроватном столике, чтобы не объяснять, откуда они взялись. Еще одна, последняя ложь.

Со временем мы узнали, что в тот самый час, когда мистер Иошиока приехал ко мне, Сецуко Нозава попыталась связаться с мистером Тамазаки через «Дейли ньюс». Ей сказали, что он в отпуске и появится только в понедельник. Он не сомневался, что получил от нее полный отчет, и она придерживалась того же мнения до появления в ее химчистке безумного профессора. Новая информация могла представлять ценность для репортера, но, поскольку все эти события произошли несколькими годами раньше, миссис Нозава решила, что они не потеряют своей ценности и в понедельник.

Мы не могли знать, что следующий понедельник станет тем днем, когда жизни многих переменятся… или оборвутся.

Так же в Чарльстоне, штат Иллинойс, только в другом районе, проживавший в собственном величественном доме доктор Джубал Мейс-Маскил поднялся только после полудня. Пусть и трезвый, он чувствовал себя не в своей тарелке. Тело ломило, но мозг работал четко.

Со временем мы узнали многое о том, что думал и делал доктор Мейс-Маскил в те дни. Когда его допрашивала полиция, он, вопреки совету адвоката, разливался соловьем. И его говорливость обусловили не только жалость к себе, но и ощущение собственной важности для утопических движений той эпохи.

Протрезвев, он подумал о незаконных субстанциях, которые употребил днем раньше, и, по здравом размышлении, осознал, что именно неправильное сочетание наркотиков вогнало его в паранойю. Узнав о визите миссис Нозавы в отдел связей с выпускниками, он пришел к нелепому выводу, что Лукаса вот-вот раскроют как наемного убийцу. На самом деле этот парень был просто убийцей, потому что не всегда убивал за деньги. Собственно, он отказался брать их с любимого наставника за устранение надоевшей профессору Норин Уиллис Мейс-Маскил, в девичестве Норин Уиллис Норвилл из гросс-пойнтских Норвиллов. «За вами просто будет должок», – сказал ему Лукас, отказавшись от вознаграждения, и тогда это порадовало, но Мейс-Маскил с прошествием времени начал задумываться, а что же от него потребуют?

Он думал, что Лукас целиком посвятил себя Идее – это слово Джубал про себя всегда произносил с большой буквы, – но за четыре года, прошедшие после окончания университета, молодой человек слишком много времени уделял плотским утехам. Нет, время от времени Лукас делал что-то стоящее: выводил из строя железнодорожное и другое оборудование, выстрелом в затылок убивал ничего не подозревающего полицейского, но, учитывая его острый ум и хватку, не использовал и малой части своего потенциала.

В последнее время доктор Мейс-Маскил все более укреплялся в мысли, что Лукаса привлекает не сама Идея, а риск, от которого он ловил кайф. В конце концов, для того, чтобы убить полицейского у китайского ресторана на многолюдной улице, где всегда могли найтись свидетели, требовались нечеловеческое хладнокровие и точный расчет. После выстрела он сунул пистолет в карман какого-то бомжа с криком: «Я его схватил, я схватил мерзавца, помогите мне!» Когда несколько человек присоединились к нему, чтобы скрутить насмерть перепуганного бомжа, он воспользовался общим замешательством, чтобы ретироваться с места преступления. Он видел себя представителем высшей расы, так подробно описанной Ницше, и чувствовал необходимость доказывать свою принадлежность к ней, а для этого требовалось вновь и вновь идти на невероятный риск и выходить сухим из воды.

Итак, Лукас устраивал железнодорожную катастрофу или убивал полицейского на шумной улице ради прилива адреналина и чтобы доказать принадлежность к высшей расе, вместо того чтобы тщательно спланировать более серьезную операцию, которая потрясла бы общество, не оставив следов, ведущих к исполнителям и вдохновителям. Такая бесшабашность Лукаса представляла собой угрозу и для профессора. Ему потребовались годы, чтобы понять достаточно очевидное: если Лукаса арестуют и признают виновным хотя бы в одном убийстве, он может смягчить вынесенный ему приговор, сдав тех, у кого рыльце в пушку. Например, доктора Джубала Мейс-Маскила. «Должок» бывшему студенту мог обернуться для него потерей всего достигнутого и пожизненным заключением, тогда как Лукасу уменьшили бы на несколько лет тюремный срок и предоставили бы какие-то привилегии, не положенные прочим заключенным.