Царство. 1955–1957 - Александр Струев

— По французам подготовились.

— Я вами недоволен, товарищ Суслов, можете идти! — неприятно закончил Хрущев.

Китай упрямо набирал обороты, подбирался к Юго-Восточной Азии, Нидерландской Индии, Филиппинам, Новой Гвинее, островам Океании. Оккупировав Тибет, Китайское правительство назначило несовершеннолетнего далай-ламу председателем комитета по подготовке Тибета к преобразованию в автономную область в составе Китайской Народной Республики. Китайская армия становилась мощнее, недавно зенитной установкой был сбит американский самолет-разведчик, вторгшийся на территорию Поднебесной со стороны Тайваня.

— Совсем в Международном отделе нюх потеряли! Стоит Суслова там заменить. Ульбрихт в Китай поперся! А Мао только и ждет, кого бы к себе заманить! Жук! Надо поменьше наших людей с китайцами сводить, а то в один прекрасный день никого рядом не останется! — ворчал Первый Секретарь.

Из приемной доложили, что приехал Лобанов, Хрущев велел, чтобы несли чай.

— Рассказать тебе, как Сергей с Лелей отличились? — качал головой Никита Сергеевич. — Елютин, министр высшего образования, про бал на филфаке взахлеб говорил. Расписал, как они всех поразили, наши дети! — выговаривал Никита Сергеевич. — Я его спрашиваю, а вы что же, там были? Нет, отвечает, не был. А откуда так хорошо осведомлены? Мой зам был, у него дочь с Лобановой учится, он туда ходил. Я Елютину сказал: стыдно, товарищ министр, и так порядка в вузах мало, так вы еще беспорядок поощряете! Ведь додумались до того, что король с королевой в советском университете появились! Это традиция, Елютин объясняет. Представляешь?! — обернувшись к Пал Палычу, негодовал Хрущев. — Не комсомольцы у нас в университет ходят, а шантрапа!

Лобанов за Елютина заступился.

— Всегда так было, не ругайтесь. Король и королева бала — не настоящие короли.

— Ненастоящие! Когда такое выдумали, чья традиция? — не успокаивался Хрущев. — У барчуков, у дворян традиция? Мы их с оружием разогнали! Где здесь социалистическая мораль? Я комсомолу голову откручу! И там традиция, долдонят! Вот удумали! Хоть вы, Пал Палыч, не уподобляйтесь! — Никита Сергеевич нервно забарабанил пальцами по столу.

— Шелепину по шапке дал, и с Елютиным разговор не окончен. Приходит, морочит голову, советский министр!

Хрущев плыл с сыном в лодке. Сережа сидел на веслах, погода была отличная. Доплыли до Петрово-Дальнего, развернулись и двинулись обратно. Отец развалился на корме, чуть облокотившись назад, рубаха лежала рядом, запрокинув голову, он загорал. Сергей допытывался про освоение космоса.

— Дотянуться б до звезд, ухватить их покрепче! — проговорил Никита Сергеевич. — Ты, Сережа, пойми, кто первый там окажется, тот владыка мира! Нам первыми быть надо, а не американцам, нам и только нам! Жду не дождусь, когда советский спутник в небо взлетит и протрубит о победе социализма.

— Когда же это случится?

— Ученые обещают скоро. Обещают и обещают! — погрустнел отец. — Здесь проспать страшно. А когда-нибудь и человек в космос шагнет!

— Я бы не побоялся! — мечтательно отозвался сын.

На плечо Никиты Сергеевича села божья коровка и стала ползать туда-сюда. Хрущев миролюбиво смотрел на горбатого жучка, который, спрятав под красный панцирь крылышки, суетился на его бледном рыхлом теле. Осторожно поймав насекомое, он пересадил жучка на ладонь и, выставив руку перед собой, начал приговаривать:

— Божья коровка, улети на небо, принеси нам хлеба!

Жучок дополз до кончика безымянного пальца, покрутился-покрутился и взмыл вверх.

— На небо полетел, — проводил его взглядом Хрущев. — Так и нам надо до самых звезд добраться! Ко мне Владимир Николаевич Челомей приходил, про всякие задумки рассказывал, сказал, что надо строить многоразовые корабли, тогда не будут они безвозвратно пропадать, ведь космический корабль во многие миллионы государству обойдется. Я прям заслушался! Правильно он мыслит, да только сегодня, сынок, у нас никаких кораблей нет. Королев ракету, способную спутник на орбиту закинуть, никак не отладит, то одно у ней ломается, то другое. А нам, сыночек, в космосе опозориться нельзя!

— Я Владимиром Николаевичем восхищаюсь! — просиял Сергей. — Он мой кумир!

Отец накинул рубашку:

— Как печет, обгореть боюсь. Челомей додумался из подводного положения ракетами стрелять, — продолжал рассказывать он. — Идет подводная лодка на глубине, никто ее не видит, и вдруг — бац! — Хрущев звонко прихлопнул в ладоши, — из-под воды ракета выныривает! Мы свой подводный флот такими ракетами оснастим. Так что он не просто ученый, наш Владимир Николаевич, а можно сказать, палочка-выручалочка! Пусть мыслит товарищ Челомей, а мы помогать будем.

Резко подул ветер, набежала тень, по воде пошла рябь, где-то вдалеке замаячила грозовая туча.

— Поднажми, а то гроза нас нагонит!

Через полчаса отец и сын сидели за столом.

— Не пойму, чем кормите? — нахмурился Никита Сергеевич, ковыряясь в тарелке. — Вкус у котлеты искусственный, что ли?

— Устали разогревать, — с укором проговорила Нина Петровна. — Обедаем мы в два, а не в полчетвертого!

— Разогретое — это не еда, надо с пылу, с жару! — бурчал супруг.

— Больше плавайте! — отрезала жена.

— Ладно, Нина, виноваты, признаем, — миролюбиво согласился глава семейства.

— Я уже и Илюшу накормила, и Ирочку, а взрослых нет. Привыкайте к порядку!

— Распорядок — это первейшее дело, — подтвердил Никита Сергеевич и, заметив, что жена собирается уходить, попросил: — Не уходи, посиди с нами!

— Посижу, — смилостивилась Нина Петровна.

Муж расплылся в довольной улыбке.

— Чуть не забыла, тебе Серов звонил, — сообщила она.

— Серов, Серов! — Никита Сергеевич сдвинул брови. — Звонит, обедать мешает. Ничего хорошего точно не скажет. Надо идти звонить! — недовольно бурчал отец. — Чего ему надо? Серова! — рявкнул в трубку Первый Секретарь.

— Здравствуйте, Никита Сергеевич!

— Чего в выходной трезвонишь?

— Застрелился писатель Фадеев, — доложил председатель Комитета государственной безопасности.

— Когда?

— Час назад.

— Послал своих?

— Миронов с начальником Следственного управления поехали.

— Ты давай все выясни и сразу ко мне!

Почти десять лет Александр Александрович Фадеев являлся председателем Союза советских писателей. Его трудами возникли два крупных романа: «Разгром» про становление советского человека, и «Молодая гвардия» — о комсомольском подполье в Донбассе, где автор описал подвиг молодежи, боровшейся с немецко-фашистскими оккупантами. Последняя книга сделалась настольной у каждого комсомольца, многим пионерским дружинам присвоили имена павших смертью храбрых юношей и девушек.

Фадеев был главным из сталинских любимцев, именно Сталин поставил его на место первого писателя страны. Фадеев выполнял все, что поручал вождь. Надо было громить евреев — громил евреев, надо было обнаружить среди творческой интеллигенции пособников Запада — таковых находил; требовали обличать — обличал, хвалить — хвалил, просили написать открытое письмо в поддержку голодающих Африки — тотчас писал; спешили осудить отщепенцев-ученых, расшаркивающихся перед иностранцами, — получали красноречивое гневное осуждение. Все выполнялось безукоризненно, ни разу Александр Александрович не разочаровал отца народов. С Ильей Эренбургом, Николаем Грибачевым, Константином Симоновым Фадеев составлял костяк писательской организации, а точнее, был среди них первым. И вдруг после марта 1953 года о нем забыли: из ЦК никто не звонил, в высокие кабинеты не приглашал, общество отвернулось от любимца и гения. Из ссылок и тюрем стали возвращаться люди, осужденные не без его участия, и, чувствуя перед ними ничем не искупаемую вину, Александр Александрович, вздрагивая, холодел. Потеряв покой, он не мог написать ни строчки. И хотя на ХХ Съезде первого писателя вновь избирали в Центральный Комитет, что гарантировало полнейшее всепрощение, невостребованность, а точнее, забвение деморализовали литератора, гнетущие мысли круче и круче стучали в голову, тягостно и муторно становилось на душе. И семья не радовала писателя, не вносила успокоенья — жена опостылела, уже много лет они с супругой, ведущей артисткой Малого театра, были чужие. Встречаясь то с одной женщиной, то с другой, Фадеев так и не смог влюбиться.

Александр Александрович был человек деятельный, безусловно, одаренный, поразительной энергетикой притягивающий людей, но роль карателя, которую уготовил писателю Сталин, расшатала его нервную систему, подкосила, отравила творчество, выпотрошила душу. Поначалу он ни секунды не сомневался в сталинской мудрости и прозорливости, но обман был столь очевиден, а ложь так велика, что однажды писатель понял, куда носит камни. И он стал притворяться — нет, не перед вождем, и не перед другими, а перед самим собой. Чтобы спастись? Может быть. Чтобы сиять? Да, сиять. Но выполняя высочайшие директивы, Фадеев стал винтиком, а может, даже небольшим механизмом в машине, которая гробила людей. Шествуя за правителем, он продался дьяволу, и лишь горькое вино могло свалить с ног, одурманить, дать передышку сознанию.