Империя проклятых - Джей Кристофф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А затем он посмотрел на существо, которое называло эту тюрьму домом.
Она была высокой, стройной, бледной как иней. Притаилась на стыке света и тьмы на дальнем берегу реки. Не в силах переправиться. Голова ее была опущена, длинные темно-синие волосы спадали на фарфоровые щеки. Она была одета в кожу, рваные шелка и красивый, богато украшенный плащ, достойный самого императора. Ткань была темно-красной, отделанной золотой филигранью, в пятнах старой крови, свежего пепла и разрушенных ненавистных амбиций. Нижняя половина лица, челюсть и ужасные, смертоносные зубы были скрыты маской в виде плотной посеребренной решетки. Она молча наблюдала за ним, с яростью, пылающей, как клинок ангела, и взглядом, черным, как душа дьявола.
– Я – маркиз Жан-Франсуа крови Честейн, историк Ее Темности Марго Честейн, первой и последней ее имени, Бессмертной Императрицы Волков и Людей.
Чудовище ничего не ответило.
– Вы – Селин Кастия, последняя лиат.
Чудовище по имени Селин так и не издало ни звука. Глаза у нее горели, как свечи в темноте, воздух казался липко-черным, дурманящим. На мгновение маркизу показалось, что он стоит не на берегу реки, а над самой бездной, и только холодное прикосновение этих зубов к его горлу может спасти его. Но он отвернулся, положил свою историю на стол, почесал рану под платком. Расправив сюртук, Жан-Франсуа уселся в кожаное кресло и стал смотреть на воду.
– Ничего не хотите сказать, мадемуазель?
Лиат молчала, дрожа, как новорожденный жеребенок, не сводя глаз с его горла.
– Я могу ждать всю ночь, – сказал историк. – И еще столько ночей, сколько потребуется. Сколько вы уже здесь томитесь? Семь? Восемь? Боль, должно быть, невыносима. Но все это может закончиться, мадемуазель, если вы просто поговорите со мной.
Чудовище молчало, измученное и дрожащее.
– Значит, увы, – вздохнул маркиз. – Не возражаете, если я немного посижу и почитаю? Ваш брат был весьма откровенен, и, возможно, вы захотите что-то поправить.
Жан-Франсуа скрестил ноги и раскрыл том, лежавший у него на коленях. Нежно посасывая нижнюю губу, он позволил своему взгляду блуждать по страницам, между которыми, подобно воде, струился жирный темный шрифт, возвращая его к битве при Кэрнхеме, к…
– Габриэль.
Жан-Франсуа почувствовал легкий трепет в животе, но твердой рукой перевернул очередную страницу.
– Хм? – пробормотал он, поднимая взгляд. – Прошу прощения, мадемуазель Кастия?
Свет выхватил из темноты фигуру. Взгляд существа был черен и тверд как камень. Сквозь посеребренную решетку, скрывавшую рот, Жан-Франсуа показалось, что он заметил, как блеснули клыки.
– Мой брат… говорит с тобой?
Историк похлопал по фолианту, лежащему у него на коленях.
– Уже довольно долго.
Затем чудовище прошипело одно-единственное слово, источая такой яд, что оно могло бы прожечь дыру в камне у ее ног:
– Трус.
Маркиз убрал со щеки вьющийся светлый локон.
– Кто-то назвал бы это мудростью – лучше склониться, чем сломаться. Сломаться мы всегда успеем, кузина, и мы с вами знаем это лучше, чем кто-либо другой. Жажда всегда побеждает. Но моя бледная императрица желает услышать вашу историю, мадемуазель. Вместо того чтобы оставить вас гнить в темноте, Марго в своем безграничном великодушии предлагает вам возможность поговорить. Рассказать о вашем прошлом. О ваших подвигах.
– О Граале.
– Да, – улыбнулся историк, сияя темными глазами. – И о Граале.
Чудовище склонило голову, ее голос стал мягок как бархат:
– И что рассказал тебе Габриэль?
– Все, что мог на данный момент. Я искренне надеюсь, что вы сможете восполнить некоторые пробелы в его рассказе. В последний раз мы с ним говорили о битве при Кэрнхеме. Он рассказал про Душегубиц. Про Мать-Волчицу. – Вампир забарабанил пальцами по странице. – Про ваше предательство.
– Мое предательство?
– Так он это назвал.
– И ты ему поверил? – Чудовище покачало головой, голос дрожал от холодной ярости. – Мой брат – пьяница. Хвастун. Но прежде всего – лжец.
– Что ж, – Жан-Франсуа тонко улыбнулся, – у всех мужчин есть свои слабости. Но я абсолютно уверен, что вы исправите допущенные им ошибки.
– Нет, грешник, – прошипела она низким и опасным голосом. – Я – ученица ужасного Вулфрика. Лиат из рода Эсана, присягнувшая на верность древнему договору, заключенному, когда эта империя была еще младенцем, вопящим в своей пятисложной колыбели. Я – хранительница сотни искупленных душ и тысячи украденных лет. Внучка Вечного Короля. И Слуга самого Царя Небесного.
Чудовище покачала головой.
– Не трусиха я. И не предательница.
– Жаль. – Маркиз провел острым коготком по губам и неохотно кивнул. – И все же нельзя отрицать мужества, которое вы проявляете, отказываясь от рассказа, учитывая то, какие муки вы испытываете. Я восхищаюсь вашей честностью, мадемуазель Кастия. На самом деле… – Историк повернулся к столу и поставил на него бутылку. – Я даже выпью за это.
И, улыбнувшись, он сорвал длинным ногтем черную восковую печать. На него пахнуло ароматом: пьянящим, густым, отдающим железом. Жан-Франсуа услышал, как чудовище по ту сторону воды зашипело сквозь скрежещущие зубы, когда он разливал напиток, наполнив сначала один бокал, потом другой. Кровь, все еще согретая теплом тела раба, который ее нес, плеснула в хрусталь, темная поверхность была такой гладкой, что могла бы отразить маркиза, если бы у него было отражение. И, глубоко вдохнув этот великолепный букет, историк поднял бокал, приветствуя существо на другом берегу реки.
Хотя Жан-Франсуа не видел и не слышал, как двигалось чудовище, но заметил, что теперь оно стоит гораздо ближе. Ноги у самой кромки воды. Взгляд прикован к крови, когти впились глубоко в ладони. И все же вены у нее под кожей были такими пересохшими, а голод таким сильным, что из ранок не вытекло ни капли.
– Santé, – улыбнулся историк.
Жан-Франсуа пригубил, задрожав, когда жидкий огонь, насыщенный, как золотое стекло, глубокий, как океан, коснулся его языка. Он закрыл глаза и позволил крови заскользить по горлу, растекаясь от живота к кончикам пальцев. Когда он снова открыл глаза, чудовище все еще смотрело на него, дрожа, балансируя на самом краю стремительного потока и борясь каждой частичкой своей несчастной души с тем, чтобы не броситься в воду в тщетной попытке переплыть ее.
Чтобы напиться.
О Боже,
