Кровь и свет Галагара - Аркадий Застырец

— Да как же ты сразу не приметила и разве я не сказывал тебе, что саора моя пропала после встречи с чернородным двартом? — прямо и бестревожно сказал Нодаль.

— Как! Что ты говоришь? Ведь нельзя тебе без саоры!

Рарава потемнела с лица, и в глазах ее засверкали слезы отчаянья.

— Не волнуйся, матушка! — попытался успокоить ее Нодаль. — Саора сделала свое дело. Ее предсказание сбылось и, по крайней мере, вижу-то я теперь благодаря знанию заключенных в ней слов. А впредь я, пожалуй, и без нее обойдусь!

Но рарава его не слушала — сжав ему ладонями лицо, она взволнованно причитала «Ты должен найти саору, ты должен ее найти!» до тех пор, пока славный витязь не поклялся, что постарается отыскать свой пропавший талисман, если, конечно, ради этого не придется забыть о главной цели.

Однако клятва ничуть не успокоила рараву. Видно было, что отпускает она Нодаля и отвечает на его прощальные слова с великой тяжестью на душе. Так и расстались: он, как всегда, посулил скорое возвращение и счастливую встречу, а она поверила ему, ибо ничего другого не оставалось.

Проехав сколько-то аэталов, Нодаль обернулся и уже не увидел позади ни дыма над домиком раравы, ни укрытого мягким густым снегом Асфорского леса. Кругом не было ни деревца — только голая степь до горизонта, безмолвная и белая, словно отполированная поверхность бесконечно-громадной мабровой глыбы. Да по правую руку вдали угадывались заросли, скрывавшие берег незамерзающего извилистого Сара.

Повинуясь какому-то загадочному внутреннему зову, витязь с посохом не свернул на дорогу, ведущую в Набир, и уверенно направил своего гаварда вверх по течению этой великой реки, берущей начало неподалеку от Саклара, того самого, где впервые встретились они с царевичем и Кин Лакком. Избранная дорога была хорошо знакома Нодалю — через две ночевки она должна была его привести в дорогое и памятное место.

Не станем рассказывать о том, как аэтал за аэталом он одолевал заснеженную равнину, как распевал залихватские песни тсаарнских рыбаков и лесорубов, чтобы отогнать тоску одиночества, как собирал на ночь костер, ломая тонкие голые ветки прибрежного кустарника. Не станем перечислять многие трудности и опасности, показавшиеся ему детской забавой в сравнении с недавно пережитым и легко побежденные. Заметим только, что сердце в богатырской груди сжималось все крепче и неизбывная печаль томила его все тяжелее. Ибо место, к коему он приближался, было разоренной обителью светлой памяти благородного дварта Олтрана, некогда приютившего и терпеливо научавшего Нодаля воинскому ремеслу и иным премудростям.

Два дня и две ночи и еще один день провел он в пути, а на закате третьего дня подъехал к руинам обители Небесного Взора. От окружавших ее в лучшие времена серых стен высотой в два агара остались лишь груды камней, местами призрачно хранившие былые очертания маленьких бастионов. А из внутренних построек уцелели только несколько павильонных столбов да три этажа из девяти чудесной башни Бесконечного Приближения.

Нодаль обвел развалины медленным взором и сокрушенно качнул головой. Наступившие сумерки усиливали чувство бездонной печали от невозможности вернуть этим местам минувшее процветание. Он впервые видел эти каменные останки и, пытаясь представить, что за сила, полная исполинской сверхагарской злобы обрушилась на жилище Олтрана, остановился на единственном образе, соответственном увиденному. То был, как ты, верно, уже догадался, образ проклятого дварта Ра Она. Разве без его участия криане сумели бы сокрушить великого Олтрана? Разве под силу им было разрушительное дело, коего унылые следы приходилось теперь созерцать славному витязю?

Огибая груды камней, он шагом пустил своего гаварда, охваченный бурей воспоминаний и гневными мыслями о справедливом отмщении. А когда поднял голову, невольно вздрогнул: в третьем от земли оконном проеме того, чем стала башня Бесконечного Приближения, мерцая, качался яркий свет, и отблески его сверкали на снегу в сгустившейся темноте подобно горстями рассыпанным тегаридам.

Горький опыт минувшей осени здорово поубавил безрассудства и ни на один халиат — храбрости в сердце славного витязя. Теперь он действовал расчетливо и осторожно.

Привязав гаварда к одному из нерушимых павильонных столбов, он стремительными короткими перебежками преодолел расстояние, отделявшее его от останков башни, и прижался к едва освещенной стене. Пристально оглядев ее до светящегося проема, он извлек из ножен подаренный Цалпраком кинжал и с ловкостью лесного пагрика вскарабкался наверх.

Здесь ему повезло — из стены торчали обломки железных прутьев. В один из них он вцепился рукой, в другой уперся ногами. Теперь положение позволяло ему, свесив голову, заглядывать внутрь башни справа и сверху. Так и сделав, он убедился, что зал, освещенный парой-другой факелов и жарко полыхающим в пристенном очаге пламенем, почти целиком открыт его взору.

Возле очага стоял грубо сколоченный ослон с высокой спинкой. На нем восседал незнакомец в роскошном черном сигоне, расшитом золотой нитью и с меховыми опушками, накинутом на голое тело. Нодаль сразу же пристально вгляделся в его худощавое смуглое лицо с глазами, походившими на глаза голодного порска, и длинными тонкими усами, оттенявшими гладкий, раздвоенный глубокой складкой подбородок. Сомнения быть не могло: этого лица он никогда прежде не видел.

За спиной у незнакомца стояли навытяжку двое здоровенных криан, вооруженных зайгалами, а еще двое с затейливыми саркатскими секирами в руках охраняли вход. Посреди зала Нодаль увидел со спины щуплого юношу зим пятнадцати-шестнадцати на вид, облаченного в длиннополый тифсал из темной таранчи. Понурив наголо бритую голову, он молча теребил длинную тонкую косичку, в которую был заплетен оставшийся у него на затылке пучок смоляных волос, и, как можно было догадаться, дрожал всем телом.

— Подойди ближе, — сказал усатый незнакомец и вытянул перед собой ноги в желтых тарилановых сапогах с багровой бахромой. Юноша приблизился на шаг.

— Ближе, ближе, еще ближе, становись передо мной на колени!

Юноша, нерешительно повиновался, но, приблизившись, отвернулся, по-видимому, не желая опускаться на колени перед усатым. И Нодаль приметил слезы, сверкнувшие в его глазах. Меж тем усатый щелкнул пальцами и, не оборачиваясь, указал на жалкую фигурку своим вооруженным слугам. Те кинулись вперед и в один лум поставили юношу на колени.

— Сними-ка с меня сапоги! — приказал усатый. Юноша попытался вскочить на ноги, но его удержали, и тут же с двух сторон перед его глазами блеснули смертоносные лезвия зайгалов. Не в силах сопротивляться, он неохотно взялся за сапог, протянутый прямо ему в лицо.