Эссеистика - Жан Кокто
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Короче говоря, я предчувствовал, что против «Вакха» затевается империалистическая по сути своей атака вроде «Ты мне мешаешь, я тебя убью», но под каким девизом она будет проходить и из какого окна будут стрелять, я не догадывался, потому что пьеса соединяла в себе множество мишеней и стрелять могли откуда угодно. Кроме того, театральная пьеса — вещь очень видимая, и невидимому пришлось выставить весь свой оборонительный арсенал.
Застрельщиком выступил Франсуа Мориак; этого я никак не ожидал, потому что он мой старый друг. Когда-то мы вместе получили боевое крещение, и я даже не мог себе представить, чтобы он обратил свое оружие против меня.
Атаку вел империализм: литературный. Само собой, он выступал под видом морали.
Первый стрелок допустил оплошность, опубликовав незадолго до этого (в «Табль ронд») статью в защиту свободы выражения художника и его права говорить всё. Только Мориак имел в виду себя.
Потом стало ясно, что стрелок этот из разряда тех, что долго целятся — я писал о них в «Профессиональном секрете». Им не хватает только трубки, потому что главная их задача — принять позу поживописней: ведь за ними наблюдает хозяйка тира[49].
* * *Что касается догм, тут мне ничего не грозило. Я успел спросить совета у доминиканских и бенедиктинских авторитетов. И получил от них exeatur, официальное разрешение. Сожжение Деда Мороза и первое полено, положенное Мориаком на мой костер, могли очень некстати превратить апокалиптического зверя в какую-нибудь безобидную Божью тварь, к примеру, в божью коровку. Высокие умы из среды духовенства решили не поддерживать это предприятие. Епископы Мишеля де Гельдерода и Сартра не слушают светских судей. Стрела летит дальше цели. Святотатство их даже немного устраивает, поскольку вплотную подводит к мистицизму (первозданному мистицизму). Их объектом становится Артюр Рембо.
* * *Как христианин я, должно быть, лучше, чем католик «Вакх», пожалуй, христианская пьеса. Кардинал Зампи в душе не столько правоверный католик, сколько христианин.
Признаюсь, в Ватикане я был шокирован виноградными листочками, прикрывающими наготу статуй[50]. Вот если бы они прикрывали драгоценные камни сокровищницы, это было бы понятно. Я раздумывал над одной фразой Морраса{236}, которую цитирует Жид: «Не отвернусь от многомудрых Отцов, церковных соборов, пап и всех великих людей современности, чтобы прилепиться к евангелиям четырех сомнительных евреев». Большего антисемитизма представить себе нельзя.
Я. разумеется и как всегда, не с той стороны баррикады, с какой надо. Размышляю над кредо Жида: «Не могу допустить, чтобы что-то шло мне во вред, напротив, хочу, чтобы все мне служило. Я хочу повернуть все себе во благо».
Это кредо из области видимого. Чтобы получить кредо невидимого (мое кредо), надо взять негатив этой фразы и добавить к нему следующие строчки Гераклита: «Для Господа все хорошо и справедливо. Только люди воспринимают одно как справедливое, другое — как несправедливое».
Что я могу сделать? Так уж устроена моя фабрика. Я ненавижу одну лишь ненависть. И все же я нахожу ей больше оправданий, чем легкомыслию. В нападках моих противников много легкомыслия. Я почти уверен, что если бы Мориак прочел мою пьесу и перечитал свое открытое письмо, то устыдился бы и побежал плакаться духовнику.
* * *Я давно мечтал написать «Вакха». Он представлялся мне то в виде пьесы, то в виде фильма, а иногда книгой. Я остановился на идее пьесы, полагая, что театр больше подходит к этой истории. Мне подсказал ее Рамю{237}. В Веве, в период сбора винограда до сих пор бытует одна традиция.
Она родилась в шумерской цивилизации примерно за три тысячи лет до Рождества Христова.
«Документы описывают церемонию, устраиваемую по случаю освящения храма в честь бога Нингирсу. Разгулявшийся народ предавался самым настоящим вакханалиям — обычай, восходящий к древнему земледельческому культу. В течение семи дней в городе царила полная вседозволенность. Гражданские и моральные законы отменялись. Авторитеты не признавались. На место царя садился раб, они пользовался царским гаремом, за столом ему прислуживали царские слуги. Когда праздник кончался, раба приносили в жертву богам, чтобы те простили городу прегрешения и послали изобилие. На паперти храмов разыгрывались священные мистерии, впоследствии перекочевавшие в Вавилон. Сатурналии и мистерии просуществовали весь месопотамский период истории. В III веке на них присутствовал Берос{238}. Даже в Риме устраивали эти любопытные празднества, пришедшие из глубины веков и в христианскую эпоху принявшие форму карнавалов».
Ж. Перенн. «Античная цивилизация»Моя первая версия изображала диктатуру. Деревенский дурачок превращался в монстра. От этой версии я быстро отказался. Она была довольно примитивной и вообще не получалась. Я начал тему смятения молодежи, столкнувшейся с догмами, сектами и препятствиями, которые ей чинят. Разрываясь между чувствами и стремлением приносить пользу, она пытается сохранить свободу. Ее мятежная свобода сначала минует препятствия, но в конце концов оказывается ими раздавленной. Победить можно только хитростью или захватив власть. Молодежи недостает ловкости на этом пути уловок. Она идет напролом. Ее неуклюжая прямота, ее отвага, благородство, чувства оказываются ненужными в обществе, законом которого является изворотливость, в котором хитроумно переплетаются и глухо сталкиваются причудливые интересы.
Ганс — порывистый и пылкий, в высшей степени наивный юноша. Его притворство может ввести в заблуждение епископа и герцога. Но кардинала не проведешь. Он прибыл из Рима и знает эту песенку. Он только делает вид, что поверил, потому что хорошо осведомлен о трудностях Германии, изучением которой занят. Ему нравятся герцог и его дочь. Он понимает, что Реформа внесла раскол во многие семьи. «Не произносите непоправимых слов», — советует он герцогу. В первой версии он добавлял: «Пусть Кристина упадет в обморок, потому что только беспамятство может заставить вашу семью молчать». Кардинал — это предшественник стендалевских прелатов. Он чуток и добросердечен. Он пытается предостеречь Ганса: «Вы летите на огонь, точно мотылек». Он делает все, чтобы уберечь мотылька от пламени. Не сумев поймать его на лету, он спасает его уже после смерти. В финале Церковь доказывает, насколько она прозорлива. Некоторые католики усмотрели ложь в том, что кардинал Зампи позволил себе определенные вольности ради сохранения кардинальского сана и великодушия.
* * *Когда мы с Сартром узнали, что действие обеих наших пьес происходит в Германии XVI века, было уже слишком поздно. Он в Сен-Тропе заканчивал «Дьявол и Господь Бог», а я только что дописал первый акт моей пьесы в Кап-Ферра. Я отправился в путь. Мы решили встретиться в Антибе. Наши интриги ничем не были схожи. Я мог продолжать работу. Мы использовали приблизительно одни и те же источники, и Сартр указал мне кое-какие книги, которые я добавил к списку материалов для изучения Лютера. Информация шла ко мне со всех сторон.
Трудность заключалась в том, чтобы делать записи, прятать в шкаф стопки исписанных бумаг, забывать про них и потом в уста персонажей вкладывать главное.
Это старые фразы, представленные под новым углом и поэтому кажущиеся взрывоопасными. Их приписывают мне. Собственно говоря, то, что происходит в пьесе, действительно напоминает 1952-й год. Но это совпадение открылось мне много позже. Остроту некоторых фраз я почувствовал только по смеху или аплодисментам в зале.
* * *«Жанна на костре» Клоделя{239} меня озадачивает. Церковь — это единое целое. Величие ее состоит в том, что она способна вовремя одуматься. Когда она предает Жанну анафеме, а потом ее канонизирует, мне она представляется одним и тем же человеком, который ошибся и раскаивается. Канонизируя Жанну, она мужественно признает себя виновной. Меня восхищает благородство этого признания и желание исправить свои ошибки. Если бы речь шла не о святой Жанне, а о капитане Дрейфусе и пересмотре Реннского процесса, какой бы драматург осмелился поносить Генеральный штаб? Разве что этот драматург оказался бы пацифистом или атеистом — тогда бы он мог одновременно нападать и на Генеральный штаб, и на Церковь. Но это невозможно, если он относится к ним с уважением[51]. В этом случае автор должен хвалить их готовность изменить свои суждения. Любая учрежденная людьми организация должна рассматриваться как тело, наделенное душой и способное совершать ошибки, она устроена аналогично телу, которое может падать, и душе, готовой к раскаянью.
* * *Во время спектакля я дивился, что Клодель поносит одну Церковь и превозносит другую, а наши судьи, столь суровые к моему кардиналу и его действиям, взирают на это спокойно. Если бы речь шла о генералах, они бы не были столь терпимы.