Эссеистика - Жан Кокто

Нет ничего более непроницаемого, чем ребенок, упорствующий в своей обиде. Напрасно родители ласкали ее, целовали, говорили нежные слова, пытаясь смягчить неприятную новость. Все их старания выглядели смешными перед этой каменной стеной.

Вплоть до начала родов девочка держалась неприступно. Потом родители занялись хлопотами и оставили ее в покое, — тогда она заперлась в своей комнате, чтобы в одиночестве лелеять обиду.

Молодая женщина произвела на свет мертвого ребенка. Муж пытался ее успокоить, ссылаясь на отчаянье их дочурки: они объявят ей, что отказались от подарка, чтобы ее не огорчать, и она вновь начнет радоваться жизни. Но их хитрость не удалась. Малышка не только не изменила своего поведения, но к тому же еще заболела. Горячка и бред свидетельствовали о том, что у нее воспаление легких. Доктор М. поинтересовался, не могла ли она простудиться, но доктор Ф. затруднялся ответить. Он рассказал своему коллеге о потрясении, которое пережила девочка. Доктор М. заметил, что потрясение могло спровоцировать нервный приступ, но никак не пневмонию, которую надо было лечить подобающим образом. Девочку стали лечить. Ее спасли. Когда за жизнь ее можно было уже не опасаться, все запуталось еще больше. Никакими ласками родителям не удавалось растопить лед ее молчания. Полного выздоровления не наступало. Обычную болезнь сменил таинственный недуг, продолжавший свое разрушительное действие.

Тогда доктор М., вконец отчаявшись, предложил обратиться к психоаналитику. «Специалист в этой области, — объяснил он, — может проникнуть в область, перед которой наша наука бессильна. Профессор Г. — мой племянник. Надо, чтобы он стал вашим племянником, — во всяком случае, чтобы малышка так думала, — и поселился бы в вашем доме. Я достаточно хорошо его знаю, чтобы не сомневаться в его согласии».

Психоаналитик как раз собирался на отдых. Дядя убедил его провести отпуск в Эксе, у него в доме. Каждый день психоаналитик являлся к молодой чете, задавал вопросы и в конце концов сдружился с ними. Малышка первое время дичилась. Но мало-помалу привыкла, ей стало нравиться, что кто-то из взрослых обращается с ней не как с маленькой, а как с равной. Она стала называть Г. своим дядей.

После четырех недель ежедневных встреч девочка наконец разговорилась, и мнимый дядя смог с ней побеседовать.

Однажды они гуляли в дальнем конце сада, вдали от родителей и слуг. Безо всяких предисловий, со спокойствием человека, признающего себя виновным перед лицом судьи, девочка вдруг раскрыла свою тайну, которая, должно быть, душила ее и рвалась наружу.

Сопоставим то, что нам известно, с тем, что она рассказала.

Случилось это в ночь, когда происходили роды. Накануне выпал снег. Малышка не спала. Она прислушивалась. Она знала, что скоро — может быть, на рассвете — подарок прибудет по назначению. Она знала также, что подобные вещи сопровождаются всеобщей суетой и таинственностью. Нельзя было терять ни минуты.

Черпая силы в своем внутреннем знании, она встала, не зажигая лампы, вышла из комнаты, которая находилась на втором этаже, и, приподнимая длинную рубашку, спустилась по деревянным ступеням. Некоторые половицы скрипели: тогда она замирала и слушала, как бьется ее сердце. Где-то открылась дверь. Девочка прижалась к канату, служившему перилами. Она чувствовала на шее его колючее прикосновение.

Незнакомка в платье и белом чепце пересекла прямоугольник света, падавшего из открытой двери на плиты вестибюля. Она прошла в будуар, смежный со спальней родителей, и закрыла за собой дверь. Другая дверь оставалась открытой. Она вела в неудобную ванную комнату. Мать там причесывалась, пудрилась, пришпиливала шляпы и вуалетки.

Малышка спустилась вниз, пересекла вестибюль, проскользнула в комнату, откуда только что вышла незнакомка в белом. Она мертвела от страха, что та в любую минуту может вернуться.

На туалетном столике лежала подушечка с воткнутыми в нее шляпными булавками, очень длинными, какие носили в ту эпоху. Девочка вытащила одну — с замысловатой жемчужной головкой, — и скользнула к застекленной, отделанной железом двери. Тяжелая дверь была заперта на замок. До него надо было еще дотянуться. Девочка собралась с духом, принесла стул, влезла на него, повернула запор, спустилась, поставила стул на место.

Оказавшись на крыльце, она тихонько прикрыла за собой дверь и сквозь стекло за кованными украшениями, начинавшимися на уровне ее глаз, поглядела внутрь. Надо было спешить. Дама в белом чепце снова показалась в вестибюле. Ее сопровождал господин в сюртуке, он сильно жестикулировал. Оба скрылись в ванной комнате.

Девочка не чувствовала холода. Она обогнула дом. В одной рубашке, босиком, она бросилась бежать по клумбам, по промерзшей земле. От лунного света сад казался полумертвым. Он в буквальном смысле спал стоя. Такой знакомый, такой добрый и простой — сейчас он застыл в злобном оцепенении. Он был неподвижен, как часовой на страже, как человек, прячущийся за деревом.

Достаточно только взглянуть на этот сад, чтобы понять: сейчас случится что-то ужасное.

Естественно, девочка не замечала этой метаморфозы. Она просто не узнавала своего сада в новом наряде из белых простыней, с притаившимися чудищами и могилами.

Она бежала бегом, приподнимая подол рубашки и крепко зажав в руке булавку. Ей казалось, она никогда не доберется до цели. А цель была в дальнем конце сада, как раз там, где она открылась профессору в своем преступлении, подробности которого мы узнали много позже. Вероятней всего, именно возвращение на место преступления заставило ее проговориться.

Девочка остановилась. Она была уже в огороде. Ее трясло, она вся горела. Луна не превратила капусту ни во что устрашающее. Но для малышки страшна была сама капуста. Она узнавала ее контуры, заботливо вылепленные и посеребренные луной. Девочка наклонилась, чуть высунув язык, как прилежная школьница, и решительно воткнула булавку в первый кочан. Капуста оказалась твердой и скрипучей. Тогда девочка вырвала булавку, зажала в кулачке жемчужину и, точно кинжалом, нанесла смертельный удар. Она колола один кочан за другим и распалялась все больше. Булавка искривилась. Девочка немного успокоилась и методично, старательно продолжала свою работу.

Она нацеливала острие булавки в середину кочана, туда, где листья чуть расходятся, приоткрывая сердцевину. Потом собирала все свои силы и вонзала клинок по самую рукоять. Иногда острие застревало в ране. Тогда она принималась тянуть его обеими руками и несколько раз падала навзничь. Но это не могло ее остановить. Она очень боялась пропустить какой-нибудь кочан.

Когда работа была закончена, маленькая убийца, подобно служанке Али-Бабы, вопрошающей кувшины с маслом, осмотрела грядки, чтобы убедиться, что ни один кочан не избежал смерти.

Домой она возвращалась не спеша. Сад уже не пугал ее. Он сделался ее сообщником. Она не отдавала себе отчета, что его зловещий вид теперь ее ободряет, возвеличивает то, что она совершила. Она была в экстазе.

Девочка не думала о том, как опасно возвращаться. Она поднялась по ступенькам, толкнула дверь, закрыла ее за собой, принесла и унесла стул, воткнула на место булавку, пересекла вестибюль, взошла по лестнице и, оказавшись в своей комнате, улеглась в кровать. Она была так безмятежно спокойна что тотчас уснула.

Профессор задумчиво созерцал капустную грядку. Он представлял себе эту невероятную сцену. «Я их всех заколола, всех! — говорила малышка. — Я их заколола и вернулась домой». Профессор представлял себе преступление, которое мы только что описали. «Я вернулась домой. Я была очень рада. Я крепко спала».

Она крепко спала, а наутро проснулась с температурой сорок.

— После этого, — объяснил профессор молодым родителям, — вы ей сказали, что решили не заводить второго ребенка. Она вам не поверила. Она-то знала, что виновна. Она убила. Она это понимала.

Ее стали мучить угрызения совести. Надо объяснить ей — только не я буду это делать, — что детей не находят в капусте. Надеюсь, теперь вы поняли, как опасны подобные глупости.

Доктор М. сказал, что родители согласились на это неохотно. Они считали, что тем оскверняют чистоту собственного детства. Теперь они живут в Марселе. Приезжая в Экс, они ломают голову, почему их дочь страдает нервными приступами и боится выкидышей.

— Вы думаете, — спросил я доктора М., — что причину надо искать в той старой истории?

— Я ничего не берусь утверждать, — ответил он, — но когда ей было пятнадцать, родители уехали по делам, а девочку оставили у меня. Ко мне на недельку как раз приехал погостить тот мой племянник. К этому времени девочка уже знала и что детей не находят в капусте, и что профессор Г. не ее родственник, а мой. С тех пор прошло столько лет. Но как-то вечером мы по неосторожности вспомнили эту старую историю. «А ты знаешь, — спросил меня мой племянник, — в чем истинная трагедия того, что случилось на капустной грядке? Так вот: девочка тогда действительно совершила убийство. Она интуитивно использовала колдовские приемы, а колдовство — дело нешуточное».