Услышь меня, чистый сердцем - Валентина Малявина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Она казалась спокойной, но это и есть аффект, — пояснил доктор.
Прокурор продолжила свой допрос.
— Вы задержались. Точный ли адрес дала вам Малявина?
— Да, точный. Его нам сообщила диспетчерская. И дом по этому адресу я хорошо знал, — повторил доктор.
Адвокат попросил:
—. Еще раз, пожалуйста, ответьте: когда вы увидели кровь на руке у Малявиной?
— Тогда, когда я выхватил у нее нож, которым она хотела себя ударить.
Мне подумалось: «По лицу можно определить человека. К счастью, я не ошиблась в докторе Поташникове».
Я видела, что прокурор зла, очень зла. Не будет она сегодня держать слово.
Так и получилось.
…На следующих заседаниях выступали незнакомые люди. Их монологи, лишенные правды и логики, превращались в плохо исполненные концертные номера.
Я несколько раз делала заявление о замене состава суда. Но мои судьи делали вид, что никаких заявлений от меня не было. И продолжали свое безобразие. Все попытки изменить ход процесса уже не имели значения.
И вот судья предоставляет слово прокурору.
Та торжественно поднялась и высокомерно смерила меня взглядом. Я опять представила, как она репетировала свою речь дома. «Не получится у нее слово», — подумалось мне.
Прокурор начала очень громко. Связки были не разогреты для такого сильного звука, и она закашлялась. Не извиняясь, снова попыталась говорить, но съехала чуть ли не на фальцет и опять закашлялась.
Я неотрывно смотрела на нее, а она никак не могла начать.
Было такое впечатление, будто прокурор находится под моим гипнозом. Мне стало неприятно, даже противно стало, что мое сознание и мои нервы так подключены к этому злобному существу.
Я вздохнула и отвернулась.
Прокурор начала обвинять меня.
С каждым упреком в мой адрес она распалялась и все больше вдохновлялась. В результате я получилась исчадием ада.
Тогда, перейдя на самый звонкий голосовой регистр, прокурор четко, как командующий военным парадом, почти прокричала:
— Прошу признать Малявину виновной по статье 103 УК РСФСР (умышленное убийство. — В. М.) и назначить наказание сроком… — прокурор выдержала паузу, — сроком на десять лет лишения свободы.
Десять лет — высшая мера наказания по этой статье.
Объявили перерыв на сорок минут, но из зала никто не уходил, пока меня не увели.
Конвой притих. Предложили водички. Камеру не открывали.
— Сейчас адвокат придет. Посиди здесь.
Молча сидим, ждем адвоката. Он, естественно, заступался за меня. В конце неуверенно сказал:
— Я хочу верить в гуманность нашего суда и надеюсь, что суд оправдает Валентину Малявину. Я прошу суд об этом, — искренне и тихо добавил он.
Снова объявили перерыв на десять минут.
Адвокат, не скрывая своего плохого настроения, подошел ко мне и сказал:
— Сейчас вам будет предоставлено последнее слово.
— Но я не готова к нему. Вам надо было заранее предупредить меня.
— Я ничего не знал о сценарии сегодняшнего судебного заседания. Думаю, что с их стороны все это продумано. Помните только об одном: у них нет ни одного доказательства вашей виновности.
Я сказала:
— Они совершают преступление на глазах у всех. Как же они будут теперь жить?
Адвокат как-то странно посмотрел на меня. По всей вероятности, он удивлялся моему спокойствию. Но это самозащита организма, а не спокойствие. И я благодарю Бога, что Он в нестерпимо трудные моменты посылает мне такое самочувствие.
Адвокат пошел на свое место и сел спиной ко мне.
Прокурор же была визави. Теперь она, не отрываясь, смотрела на меня. Я тоже стала смотреть на нее. Она не отводит взгляд, и я не отвожу, словно мы играем в игру «кто кого переглядит». Она несчастнее, чем я. Она несчастнее меня даже сейчас. И это уже до конца дней ее.
Кончился перерыв.
Хорошо, я буду говорить свое последнее слово перед бездарными и зависимыми судьями моими.
Начала с того, что я совершенно убеждена в том, что весь состав суда, в том числе и прокурор, не сомневаются в моей невиновности.
Прокурор нагло хмыкнула и заставила всех обратить на себя внимание. После паузы я сказала, что суд на протяжении всех заседаний вел непродуктивные допросы так называемых свидетелей.
— В нашей трагедии никаких свидетелей не было. Единственный объективный свидетель — врач «скорой помощи», который подробно и правдиво рассказал, что было со мною и вокруг меня после его приезда.
Суд же опирался на обвинительное заключение, где причиной трагедии объявлена моя якобы творческая неудовлетворенность и зависть к успехам Стаса. В обвинении сказано еще сильнее: что я завидовала славе Стаса. Сочинители обвинения сделали Стаса лауреатом премии имени Ленинского комсомола, чего не было на самом деле. Мотивировки обвиняющей стороны в процессе суда не подтвердились. Обвинение рассыпалось.
Теперь об экспертизах. Экспертиза, сделанная в первый год следствия, говорит о самоповреждении. Эта экспертиза подписана специалистами, которые находятся в суде. Далее. Спустя несколько лет, в настоящий момент, эксперты также не исключают самоповреждения. Только теперь они заявляют, что я поранила пальцы после нанесения удара Стасу. Но доктор «скорой помощи» ясно и подробно рассказал, что поранил мне руку он, когда выхватил нож, и что до этого момента ни на моих руках, ни на моей одежде крови вообще не было. Следовательно, последнее заключение экспертов несостоятельно. Я несколько раз, устно и письменно, просила о повторе экспертизы, но суд почему-то отказал мне.
Я обвинила суд в том, что он пользовался не фактами, а слухами и пересудами о моей жизни.
— Но мне надо сохранить себя, — заявила я. — Сохранить, несмотря на катастрофическую перемену в моей жизни. Я уверена в своем будущем. И Стас всегда со мной.
Все. Заседание было окончено.
Машина уже пришла, и меня ждали, чтобы поехать в Бутырку. Конвоир разрешил мне сесть рядом с собой, тем более что боксик был кем-то занят. Ребята из «обезьянника» вежливо мне сказали:
— Добрый вечер.
Я поздоровалась с ними и ответила:
— Пусть он будет добрым, несмотря на все.
— Эх-хе-хе! — раздалось в глубине машины.
Братва поглядывала на меня, ни о чем не спрашивая. Они, конечно, знали, что прокурор запросила для меня десять лет.
Конвоир прикрыл глаза и тоже молчал. Так и ехали. Молча. Только рыженький «наркошка» спросил:
— Валентина, а когда приговор?
— Не знаю.
Приехали в Бутырку. Что делать — говорить девочкам по камере, что прокурор запросила десятку и что я уже произнесла последнее слово, или не говорить? Нет, не буду говорить. Для них это событие. Всю ночь будут обсуждать, а я не знаю, ехать мне завтра на приговор или судьи сделают паузу.