Услышь меня, чистый сердцем - Валентина Малявина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
17
Именно на том заседании, где выступала Леночка Санаева, я, осознав это чуть позже, по дороге в Бутырку, потеряла окончательно веру в справедливость суда.
А иначе отчего же с какого-то момента больше вслушивалась в ее милый, родной голос, чем в смысл произносимого?
К реальности меня ненадолго возвращало лишь имя Стаса.
— Вы же знаете, как складывались у Стаса дела! — повторяла она. — Неудача на первом курсе Школы-студии МХАТа, когда его выгнали из института, на него очень подействовала. У него появился комплекс неполноценности. Он засуетился. Потом, когда стал артистом, он маялся от бедности и вынужден был работать дворником…
И вот уже я вновь — в прошлом, а не в зале суда, где вершится — уже свершилась, была предрешена кем-то заранее — моя судьба.
Мне вспомнилось, как рано утром я вышла из дому на нашу улицу Вахтангова, чтобы поймать такси: я улетала на съемки. Машин на улице не оказалось, а до Арбата было не так просто добежать — в руках у меня была тяжелая сумка. Вижу, у театрального утилита парень в тулупе деревянной лопатищей снег убирает. Кричу ему:
— Молодой человек, можно вас на минуточку!
Молчание.
Я еще громче крикнула. Опять никакого ответа. Потом он куда-то трусцой побежал… Так и запомнила его красивую фигуру и огромную лопату в руках.
Потом Стас мне признался:
— Сбежал я тогда, Валена, потому что не хотел, чтобы ты узнала, что я в дворниках служу.
Между тем Лена говорила:
— У Валентины замечательные родственники, — она оглянулась на Танюшку и Сережу, сидящих в зале. — Стас любил бывать у Анастасии Алексеевны, Валиной мамы, рассказывал о ней как о человеке большой душевной чистоты, и с Александром Николаевичем, отцом Вали, подружился. О своих родителях Стас мне тоже много рассказывал. Его очень расстраивало, что у его матери было столько мужей, и ни с одним она не уживалась. Отец ушел от них, когда Стасу было годика три, кажется…
Слушая Лену, я, конечно, не могла не вспомнить наше житье-бытье у метро «Аэропорт», на улице Черняховского в доме № 2. Мы жили по соседству — Нора Тадэ, Лена Санаева и мы с мужем, Павлом Арсеновым. Нора с мужем Иваном Уфимцевым, известным мультипликатором, и их очаровательная дочурка Катюша жили совсем рядом, дверь в дверь. А Лена — выше. Многое хочется вспомнить о нашей безмятежной тогда жизни, и я вспомню. Впрочем, свои трудности тоже были, но мы были веселы и любили друг друга.
В перерыве наконец-то подошел адвокат и предупредил:
— Сейчас будет свидетельствовать врач «скорой помощи» Поташников.
— Как хорошо! — обрадовалась я.
— Вы в нем уверены?
— Да, он пока единственный объективный свидетель. И потом я хорошо помню его лицо. Оно показалось мне симпатичным.
Судья и заседатели ушли из зала, а прокурор и общественный истей остались. Истец достала из сумки бутерброд с колбасой и стала жевать… а мне есть хочется. Неужели не понимает? А может быть, нарочно лопаете таким аппетитом?
Прокурор и общественный истец шушукаются между собой и поглядывают на меня.
— Почему прокурор все время глазки щурит? Плохо видит? Или воображает? — спросила я у адвоката.
— Воображает, — серьезно ответил адвокат, чем рассмешил меня.
Истец и прокурор удивленно застыли, глядя на меня.
Адвокат тихо мне сообщил:
— Прокурор собирается сегодня речь держать.
— Пусть держит.
— Пожалуйста, не волнуйтесь, — успокаивал меня адвокат.
— Я не волнуюсь. Правда-правда. Меня не волнует этот дурной спектакль. Прокурор в этом спектакле исполняет роль злодейки. Ей бы надо играть эту роль мягче, потому что и внешне, и внутренне она — само зло. Уверена, что она репетировала свою речь вслух и громко.
Мне стало очень смешно, когда я представила себе, как прокурор дома во весь голос репетирует обвинительную речь.
Я опять засмеялась. На этот раз совсем громко. Нет, я не нарочно смеялась, я не злила их, просто так получалось.
Прокурор и общественный истей снова внимательно посмотрели на меня.
Стараясь пронзить меня взглядом, прокурор совсем сощурила глазки и собрала ротик в ниточку.
— Прокурор замужем? — спросила я у адвоката.
— Непохоже.
Вернулась судья и привела за собой свиту — заседателей.
Наконец вызвали свидетельствовать Поташникова — врача «скорой». Он не спеша вошел в зал, посмотрел на меня и поклонился. У него ясный взгляд. Доктор внимательно выслушал вопрос и стал рассказывать, как все было, хотя оговорился, что с тех пор уже прошло пять лет и, возможно, что-то и ушло из памяти.
— Впрочем, главное не забылось, — добавил он.
И начал свой рассказ.
— Вызов был на ножевое ранение, но у нас была пересменка, а фельдшер одна не имела права выехать на такой вызов. Когда пересменка закончилась, раздался повторный вызов, и мы поехали.
Адрес я хорошо знал, потому что часто бывал на выездах у жильцов этого дома — актеров Театра Вахтангова. Но подъехать к дому мы долго не могли из-за ремонта улицы. Она была загорожена с обеих сторон. Когда все-таки подъехали и стали подниматься по лестнице, нас встретила Малявина, она спросила, почему мы так долго не приезжали. Я ей сказал о пересменке и о том, что долго искали подъезд к дому.
Я вошел и увидел Жданько. Он лежал по диагонали комнаты и был мертв. Я сказал об этом Малявиной, но она как будто не услышала меня, она сказала: «Помогите же ему!» Осматривая Жданько, я трижды повторил, что он скончался. Услышав крик фельдшера, я обернулся и увидел нож в руке Малявиной. Она намеревалась перерезать себе вены… Я резко выхватил нож и поранил ей руку. Началось обильное кровотечение. До этого ни на ее лице, ни на руках, ни на вещах в комнате крови я не видел. У Жданько было внутреннее кровотечение, поэтому на его одежде было незначительное количество крови.
Приехали милиция и работники прокуратуры. Я предложил Малявиной ехать в Склифосовского, потому что ей была необходима помощь, ей надо было срочно наложить швы на раны на пальцах правой руки. Порезы были глубокие, потому что нож был остро заточен.
Приехал Проскурин. Он и Малявина плакали, громко кричали. Я чувствовал, что они очень переживают.
Судья задал вопрос доктору:
— В машине по пути в Склифосовского вы спрашивали у Малявиной, что произошло?
— Нет, не спрашивал. Она была в состоянии аффекта, не плакала.
Прокурор спросила:
— Она была спокойна?
— Она казалась спокойной, но это и есть аффект, — пояснил доктор.
Прокурор продолжила свой допрос.
— Вы задержались. Точный ли адрес дала вам Малявина?