ГКЧП: Следствием установлено - Валентин Георгиевич Степанков

полную мощность, когда в аэропорту появился член Совета безопасности В. Бакатин. Чтобы взять его на борт, пришлось снова подгонять трап и сбавлять обороты двигателей.

«По дороге во Внуково из Москвы шли танки, очень много танков, — объяснил опоздание Бакатин. — Кругом грязь, над шоссе висит едкий туман от выхлопных газов».

Десятиминутная задержка не играла никакой роли. Догнать президентский «Ил-62» маленькому «Ту» все равно было не по силам, и не только по причине разницы в скорости: ко времени вылета российской делегации «борт номер один» с Крючковым, Язовым и другими высокопоставленными пассажирами уже совершил посадку в Крыму, где их встретили со всеми возможными в условиях военного аэродрома почестями. Два шикарных ЗИЛа в сопровождении четырех «Волг» помчали прибывших к «Заре».

21 августа. 15.00–16.00

Форос. 21 августа. 71-й час изоляции Президента СССР

…Для Раисы Горбачевой

Воздушная гонка с преследованием стала самой горячей мировой новостью. Ее комментировали все информационные агентства.

Из показаний горничной «Зари» Л. Кувшиновой

У нас радиоприемник был в комнате, где мы спали, и в служебном помещении — сервизной. Слушали «Би-би-си». Из сообщений мы узнали, что на дачу летят Язов, Лукьянов, Крючков и еще кто-то с ними.

Вскоре после того, как радио сказало, что члены ГКЧП направились к нам, а вслед за ними еще и российская делегация, Раисе Максимовне стало плохо.

Горбачевы, как и их горничная, узнали о торопящихся к ним визитерах из информационного выпуска «Би-би-си»…

Раиса Максимовна на основании услышанного пришла к предельно драматичному выводу: Крючков позволил россиянам слетать в Форос только для того, чтобы те смогли убедиться в недееспособности Горбачева. А сам вылетел пораньше, чтобы успеть с Горбачевым «что-то сделать» для доказательства правоты ГКЧП. Так думала не только супруга президента. Российские делегаты опасались того же: «С помощью препаратов, находящихся в арсенале КГБ, Горбачева могут довести до нужного для ГКЧП состояния».

Раиса Максимовна с первого дня форосского заточения боялась за жизнь и здоровье семьи. По ее настоянию было решено питаться старыми запасами, отказываясь от вновь поступавших на дачу продуктов, и принимать только привезенные с собой лекарства.

Сообщение «Би-би-си» попало на хорошо подготовленную почву. Страх перерос в панику.

Из показаний Р. Горбачевой

Первое чувство у меня было, что нужно спрятать Михаила Сергеевича, поскольку они летят, чтобы реализовать наконец то, что они задумали.

Все предлагаемые ею планы спасения Горбачева были абсолютно нереальны. Разве здесь, на даче, можно где-либо спрятаться? А бежать одному? Кем же надо быть, чтобы бросить жену, дочь, внучек? Разве она сама в такой ситуации оставила бы родных?

Из показаний М. Горбачева

Понятно, что за этим могло последовать. Раиса Максимовна почувствовала себя плохо, она потеряла речь, отказала левая рука…

Из показаний А. Виргинского

Когда у Раисы Максимовны случился приступ, я испугался. И вот почему. Мы только потом смогли выяснить, что это гипертонический криз. А сначала все походило на нарушение мозгового кровообращения. И с учетом того, что она в молодости болела ревматизмом, для меня, как врача, ситуация была очень напряженная.

К счастью, опасения насчет инсульта не подтвердились, а криз удалось снять благодаря грамотным медицинским действиям. Но особенно благотворно на Раису Максимовну подействовало сообщение мужа, что охрана поклялась не подпускать без его разрешения ни одного человека к Главному дому…

В четырнадцатую годовщину августовских событий Горбачева спросили, сможет ли он когда-нибудь простить организаторов путча? После тяжелой паузы он ответил: «Хотел бы… но не смогу».

…Для автора книги

Когда российская делегация, возглавляемая Руцким, улетела в Форос вызволять Горбачева, в кабинете у Ельцина собрался узкий круг людей, чтобы решить, как быть дальше с членами ГКЧП?

В отличие от некоторых очень «революционно» настроенных демократов-победителей, я не считал этот вопрос простым и легким. Среди заговорщиков были депутаты Союзного парламента. Российская прокуратура не имела права не то что их арестовать, она не могла даже возбудить против них уголовного дела. Кроме того, я не мог не учитывать тот факт, что ситуация пока еще не прояснилась окончательно. Никто не мог сказать наверняка, чем закончится форосский рейд Руцкого, что обнаружит российская делегация на президентской даче; наконец, какова будет реакция Горбачева. Моя позиция была достаточно твердой: прокурор обязан применять закон, а не использовать его. И, конечно же, он не должен действовать исходя лишь из предполагаемых обстоятельств, а тем более декларировать какие-либо невыполнимые намерения.

Возможность возбуждения уголовного дела в отношении членов ГКЧП мы обсуждали с Сергеем Шахраем уже днем 19 августа. Он тогда согласился с моими доводами. Действительно, что мы смогли бы сделать? Даже в достаточной мере обнародовать решение прокуратуры было невозможно. А как осуществлять следственные действия? Вызвать Янаева, Крючкова, Язова и других в прокуратуру или послать следователей с авторучками наперевес штурмовать Кремль?

21 августа изменившиеся реалии диктовали нам более энергичный подход к решению этого вопроса. Настаивая на неукоснительном соблюдении закона, я и сам не хотел сидеть сложа руки, и других к этому не призывал. Прежде всего нам нужно было заручиться поддержкой Трубина. И на том совещании у Ельцина я стал добиваться, чтобы президент воздействовал на Генерального прокурора СССР. Только Трубин мог придать предстоящим арестам легитимность. Только он мог получить от Верховного Совета СССР согласие на лишение депутатского иммунитета подлежащих аресту лиц. В итоге трудных телефонных переговоров российского президента с Генеральным прокурором СССР была достигнута принципиальная договоренность о сотрудничестве прокуратур России и Союза.

Но куда девать задержанных? Следственный изолятор «Лефортово» находился в ведении КГБ, остальные изоляторы — в ведении МВД СССР. В той ситуации мы не могли с легкой душой положиться на персонал этих заведений. Вот тут кто-то и предложил: «А давайте посадим их в подвал. Борис Николаевич провел там нынешнюю ночь, пусть теперь они там посидят». И все взгляды устремились на меня. Я сразу сказал: «Мы должны содержать задержанных исходя из законодательно утвержденных стандартов. Если хотим довести дело до суда, нам необходимо строго блюсти дух и букву закона. Посадить сейчас этих людей в первое попавшееся узилище — значит дать им возможность в будущем обвинить прокуроров в оказании давления с целью получения нужных следствию показаний».

Тем не менее в сопровождении Иваненко и человека из администрации Белого дома я отправился осматривать «объект № 100». Так был обозначен в реестре помещений Белого дома подвал, в котором провели ночные часы перед ожидаемым штурмом Ельцин со своим штабом и руководители московской мэрии с семьями. Президентская служба безопасности в первый же день путча начала готовить «объект № 100» к использованию в качестве