Фехтмейстер - Владимир Свержин

Его болтливый сокамерник не возвращался, и Барраппа мог бы уже заподозрить неладное, когда б вообще желал думать об этом непоседливом вертлявом человечке. Он сидел на вмурованном в пол табурете, скрестив на груди руки, превращая накипавшую ярость в своеобразный, невидимый глазу, таран. Наконец, дверь подалась. Вернее, так ему показалось. Как обычно, отошла в сторону заслонка, прикрывавшая глазок, клацнул замок, лязгнули засовы, и дверь приоткрылась, впуская бьющий в глаза свет фонаря.

— Кто у тебя тут? — услышал Барраппа чей-то недовольный усталый голос.

— В сопроводительной записке обозначено, бывший капрал сербской армии Петр Длугаш. Зачислен во вторую центурию Славянского легиона.

— А здесь по какому делу? — все так же недовольно поинтересовался неизвестный.

— Как написано, соучаствовал в разбойном нападении на дом госпожи Лаис Эстер, затем сбежал от жандармов, затем опять пытался утечь, драку с ними затеял, даже со стрельбой.

— Мерзавец, — поморщился вопрошавший. — Ну а нам зачем его держать? Ежели с жандармами сцепился, пусть жандармы его в кутузке и держат.

— Не могу знать, ваше благородие, — отрапортовал надзиратель. — На постановлении об аресте подпись его высокоблагородия полковника Лунева. Из Особого.

— Лунева, Лунева… — недовольно скривился проверяющий. — Эк он разошелся! Тут уже своих некуда сажать, а он все шлет, как из решета сыплет. В общем, так. — Он чуть помедлил, оглядывая камеру, точно видел ее впервые, и, втянув воздух хрящеватым носом, распорядился: — Сюда мы еще двоих посадим. Тоже луневские питомцы. Сам вижу, что шконки[20] только две. Ничего, потеснятся. Или по очереди спать будут. Это уже не мое дело. А пока этого дебошира пусть выведут погулять на полчасика. А камеру проветрят. А то, не дай бог, задохнутся здесь, а мне отвечать.

— Ваше благородие, там на сопроводительной записке пометка о том, что сей капрал склонен к побегу.

— Ишь ты, склонен, — насмешливо проговорил офицер. — Ну да ничего, здесь не побегаешь. Но все же на прогулке, на всякий случай, пусть ходит один, и караульного к нему приставь, чтоб господин капрал не заскучал. Все понял?

— Так точно!

— Ну, тогда действуй! — Начальник закрыл дверь. — Чего ждешь?

Тюремный двор встретил Барраппу холодным ветром и мелким снежным крошевом, сыплющимся с неба. Длинный плац между корпусами следственного изолятора был покрыт довольно глубоким снегом, на котором, подобно гигантскому нулю, виднелась протоптанная заключенными прогулочная тропа. Рядом с Барраппой, как было приказано, вышагивал долговязый селянин в куцей шинели с берданкой наперевес.

Еще совсем недавно охрана была вооружена трехлинейными винтовками Мосина, однако фронту катастрофически не хватало оружия, и потому трехлинейки отправились на фронт, а из арсеналов взамен прислали это — устаревшее, но довольно исправное. Судя по тому, как гордо сжимал берданку караульный, ничего более совершенного ему держать не доводилось.

Искоса глянув на конвоира, Барраппа отметил этот факт и стал вскользь исподволь разглядывать место грядущего побега.

«Стены высокие, не перемахнуть. Метров, пожалуй, до пяти будет. Ворота железные, запираются в сторожке электрическим засовом. На стене пост, там стрелок. Ишь, смотрит! Интересно, сколько человек в сторожке. Два? Три? Больше? А за воротами скорее всего улица…»

Когда Барраппа мчался сюда в компании сияющего от счастья поручика Вышеславцева, он не мог видеть происходящего за окнами авто. Но зато все прекрасно слышал. Ворота отворились тяжело, будто скрюченные ревматизмом, и спустя минуту отрезали уличные шумы. Затем Барраппа очутился во дворе. Дальше лестницы, переходы с решетками и камера.

А это означало, что сейчас его отделяет от свободы только стена и железные ворота. «И несколько солдат с берданками», — тут же поправил он себя.

Он ходил круг за кругом молча, точно глядя внутрь себя, и конвоир, топающий за ним следом, уже явно устал от этого тупого кружения. Но приказ есть приказ, и заключенному еще оставалось бродить так целых три минуты.

Когда вдруг раздался скрежет открываемых ворот, охранник замешкался, радуясь новому звуку и новому событию. Два бойца споро выскочили из сторожки, помогая открыть тяжеленные ворота. Пара мохноногих тяжеловозов, запряженных в телегу, втащила в тюремный двор высоченную поленницу дров. Барраппа чуть заметно усмехнулся. Видно, это здание строили не для тюрьмы, иначе бы хозяйственный двор имел совсем другой въезд, а этот плац и вовсе находился бы в своеобразном колодце, образованном глухими мрачными корпусами с рядами зарешеченных окон.

Однако рассуждать о нелепостях и головотяпстве врага было не время. Барраппа чуть сбился с шага.

— Чего уставился? — грозно прикрикнул караульный.

Не утруждаясь ответом, Петр Длугаш развернулся на месте, перехватывая берданку конвоира за ствол и цевье и заваливаясь на спину.

— А ну стой! — раздался крик наблюдателя со стены, но выстрела не последовало. Оторопевший солдат боялся ранить своего. Барраппа, падая, выставил ногу, и долговязый страж перелетел через него, оставляя свое оружие в руках арестанта. Рывок. Мгновение раскололось на разрозненные осколки мозаики: штык караульного у ворот, направленный в грудь беглеца, испуганные голубые глаза…

Неуловимым движением Барраппа отбил винтовку противника и, коротко ударив основанием ладони в нос конвоира, змеей нырнул под стоящую в воротах телегу. Он слышал, как ударили позади отдельные выстрелы, но леденящий воздух свободы уже обжигал его легкие, заставляя мчаться все быстрей.

ГЛАВА 24

Военная хитрость заключается в умении заставить противника думать, что вы настолько глупы, как он о том думает.

Фельдфебель полевой жандармерии открыл полированную дверь купе, и требование предъявить документы застыло у него на губах. Генеральский мундир пассажира, количеством звезд на груди напоминающий астрономический атлас, наводил службиста на мысль, что суровый тон здесь совершенно неуместен. Надменное лицо хозяина мундира свидетельствовало о том же. В полном молчании генерал протянул проверяющему документы, и тот, едва открыв их, в полном молчании поспешил взять под козырек и немедленно ретироваться.

— Кто там был? — поправляя на поясе кобуру со «штайером», спросил у старшего напарник.

— Его светлейшее высочество князь Миклош Эстерхази, — сбиваясь на шепот, взволнованно проговорил жандарм, — потомок надоров[21] Венгрии. Из самых близких к императору. Богат немерено.

— Ишь ты! Интересно бы знать, чего его сюда принесло?

— К чему тебе? — оборвал его умудренный годами службы ветеран. — Кто много знает, с того всегда есть за что спросить. А наше дело маленькое. — Он посторонился, пропуская в генеральское купе подтянутого денщика с подносом с чашками ароматного чая.

Фельдфебель уставился в окно, глядя на едва заметные в сумерках темные остовы мелькающих за насыпью деревьев, на черный от дыма снег и возвышающиеся невдалеке горы.

Ему было невдомек, как уголками губ усмехнулся генерал Эстерхази, услышав через неплотно закрытую дверь слова жандарма о пользе малого знания. Еще сегодня утром князь и помыслить не мог, что дела службы устремят его столь безотлагательным образом в земли предков. Еще утром он бушевал, обрушивая неистовый гнев на голову безответного, как утес в грозу, начальника имперской разведки.

— Я с самого начала говорил, что это была дурацкая затея — посылать в Россию цареубийцу. А еще более дурацкая — давать этой вздорной курице контакт Сальватора. Наши германские друзья чересчур много на себя берут. Стоит им напомнить, что мы союзники, а не какие-нибудь там приказчики, «чего изволите?»! Вы знаете, что теперь происходит в столице русских?

— Да, — коротко ответил начальник разведки. — Наш человек из Стокгольма передал по дипломатическим каналам тексты некоторых передовиц вчерашней и сегодняшней прессы. Организация Сальватора, вероятно, полностью уничтожена. Госпожа Сорокина не только не решилась стрелять в императора Николая II, но и выдала все, что знала и о чем догадывалась.

— Проклятие! — Князь Эстерхази одернул мундир и сложил руки на груди. — И что же прикажете мне нынче докладывать государю?

— Ума не приложу, — честно сознался Макс Ронге. — Это крупнейшая неудача со времени начала войны.

— Начала войны! — хмыкнул генерал. — Быть может, даже предательство полковника Редля[22] не причинило нам такого ущерба!

Повисшая в кабинете пауза грозила затянуться, но в этот миг точно само провидение пожелало разрядить обстановку, и висевший на стене телефон яростно задребезжал, требуя к себе настоятельного внимания.