Колесо Фортуны. Репрезентация человека и мира в английской культуре начала Нового века - Антон Нестеров

В данном случае речь идет о так называемом «Честеровском сборнике» (1601), чье оригинальное название: «Love's Martyr: or, Rosalins Complaint. Allegorical shadowing of truth of Love, in the Constant Fate of the Phoenix and Turtle» (Мученик любви, или Жалоба Розалинды. Аллегорическое отражение правды о любви, явленной в судьбе Феникс и Голубя).

Сборник попал в поле зрения исследователей благодаря тому, что в нем был опубликован шекспировский текст, нигде прежде не встречавшийся и получивший в последующих публикациях заголовок «Phoenix and the Turtle» – «Феникс и голубь». Эта загадочная поэма поделена на две части: саму поэму, занимающую в оригинальном сборнике целый разворот (стр. 170–171), и следующий за ним «Threnos», помещенный на другой странице и отбитый сверху и снизу орнаментальной виньеткой. Именно под «Threnos» – «Погребальным плачем» – и стоит имя автора – William Shake-Spear.

Несмотря на то, что этот текст давно уже стал канонической частью любого полного собрания Шекспира, по традиции его замыкая, споры о нем не смолкают и по сей день. Ставится вопрос, а является ли Великий Бард автором поэмы, не издательская ли это мистификация (или ошибка), или же выдвигается предположение, что Шекспиру принадлежит лишь «Плач», но даже в том случае, когда автором обеих частей признается Шекспир, исследователи остаются в недоумении, не находя ключа, позволяющего внятно объяснить смысл загадочного текста. В последнее время делаются попытки прочесть сборник в биографическом ключе, выстраивая на этой основе весьма далеко идущие концепции.

Нас, однако, интересует совсем иная особенность сборника. Именно к попытке некоего системного объяснения всей книги и будет сводиться данное исследование.

Основное место в этом сборнике – почти 170 страниц из 195 – занимает поэма Роберта Честера, за которой следует ряд стихотворений других авторов: Джона Марстона, Бена Джонсона и др… Не вызывает никакого сомнения, что перед нами весьма своеобразный «проект на заданную тему». Все тексты, так или иначе, повествуют о судьбе Феникса, сгорающего в пламени, – и из пепла возникает новое, совершенное создание.

На наш взгляд, стихи Дж. Марстона, фактически замыкающие сборник, – за ними следует лишь небольшой текст Бена Джонсона, – и являются своеобразным ключом ко всей книге.

Приведем подстрочный перевод стихотворения «A narration and description of the most exact wonderous creature, arising out of the Phoenix and Turtle Doves ashes» (Описание чудеснейшего создания, восставшего из пепла Феникс и голубя):

О Twas a mouing Epicidium!Can Fire? can Time? can blackest Fate consumeSo rare creation? No; tis thwart to sence,Corruption quakes to touch such excellence,Nature exclaimes for Justice, Justice Fate,Ought into nought can never remigrate.Then looke; for see what glorius issue (brighterThen clearest fire, and beyond faith farre whiterThen Dians tier) now springs from younder flame?Let me stand numb'd with wonder, never cameSo strong amazement on astonish'd eieAs this, this measurelesse pure Raritie.Lo now; th' xtracture of devinest Essence,The Soule of heavens labour'd Quintessence,(Peons to Phoebus) from deare Lovers death,Takes sweete creation and all blessing breath.What strangenesse is't that from the Turtles ashesAssumes such forme? (whose splendor clearer flashes,Then mounted Delius) tell me genuine Muse.Now yeeld your aides, you spirits that infuseA sarced rapture, light my weeker eie:Raise my invention on swist Phantasie,That whilst of this same MetaphisicallGod, Man, nor Woman, but elix'd of allMy labouring thoughts, with strained ardor sing,My Muse may mount with an uncommon wing.

[Печальный кончен плач! Но может лиОгонь, злой Рок иль Время погубитьСтоль дивное творенье? Нет, не может!Противно это смыслу мирозданья.Природою порядок предусмотрен.Порядок ведает судьбой. В ничтоНе обратиться нечто. Глянь,Сколь славное творенье (ярче Солнцаи серебра Дианы) в том огнеРодится. Дай придти в себя. Ведь никогдаЕще столь редкой чистоты явленьеНе поражало изумленный взор.Божественнейшей сущности экстракт,Душа рожденной Небом квинтэссенции(Воспойте Фебу) возникаетиз пепла любящих, приобретаяДыханье животворящее и сладость.Ответь мне Муза, как из пепла птицРождается такая форма? БлескЕе сияет ярче Аполлона!

Последние семь строк, перегруженные смыслами, позволим себе привести в прозаическом переводе, чтобы точнее сохранить некоторые оттенки оригинального текста:

«Окажите помощь, духи, вызывающие/ Священный восторг; Озарите мой слабеющий взор;/ Наполните мою песнь искусной фантазией,/ Чтобы пылко воспевая эликсир, состоящий из трех метафизических элементов-начал:/ Бога, Мужчины и Женщины, – / Моя усердная муза воспаряла в восторге хвалебного пенья/ На необыкновенных крыльях».

Следующее стихотворение – «The Description of this Perfection» («Описание этого совершенства») – Марстон начинает так

Dares then thy too audacious sensePresume, define that boundlesse Ens,That amplest thought transcendeath?О yet vouchase my Muse, to greeteThat wondrous rarenesse, in whose sweeteAll praise beginth and endeth.Divinest Beautie? that was slightestThat adorn'd this wondrous BrightestWhich had nough to be corrupted…

[Дерзну ли я быть настолько смелым,/ Чтобы определить это безгранично Сущее,/ Трансцендентное <по отношению> к самой безграничной мысли?/ Решится ли моя Муза восславить/ Эту удивительную редкость, сладость которой – / начало и конец всякой хвалы. Божественная красота? <это было бы > самым пренебрежительным <определением>/ чтобы украсить им это удивительное сияние,/ в котором ничто не может быть подвергнуто порче…]

«Perfection Hymnus» («Гимн к Совершенству») начинается:

What should I call this creature,Which now is growne unto maturitie?How should I blase this featureAs firme and constant as Eternitie?Call it Perfection? Fie!Tis perfecter the brightest names can light it:Call it Heavens mirror? I.Alas, best atributes can never right it.

[Чем назвать мне это творение,/ Ныне достигшее зрелости?/ Как <опишу> эти черты,/ Неизменные и постоянные, как Вечность?/ Назвать ли это Совершенством? Нет!/ Оно совершеннее самого светлого имени:/ Назвать ли его Зеркалом Неба? Увы,/ Лучшие из определений здесь не подходят]

Все эпитеты в этих стихах способны начисто дезориентировать современного читателя, так что ему впору воскликнуть: «О чем же идет речь?!»

Рискнем предположить, что современникам поэта «о чем здесь речь» было вполне понятно. Ответ может показаться неожиданным и диким, поэтому приведем сперва несколько цитат, параллелизм которых текстам Марстона не может не бросаться в глаза любому неискушенному читателю.

Сходными эпитетами алхимики XVI–XVII вв. определяли… Философский камень:

«Философский камень – тайна тайн – цель и конец всего сущего в подлунном мире, чудесный эпилог и заключение всех трудов – совершенная эссенция четырех элементов, чье неразрушимое тело не может быть уязвлено ни одной из стихий, квинтэссенция, вечный свет, панацея от всех болезней, преславный Феникс… семя мира – и еще у него тысяча подобных имен и титулов», – гласит компилятивный трактат конца XVII в., известный под названием «Водный камень Мудрых».[565]

То же самое утверждает один из самых почитаемых адептов алхимии – Томас Воэн (брат-близнец поэта Генри Воэна), писавший под псевдонимом Евгений Филалет:

«Эта чистая субстанция есть дитя четырех элементов и она – чистейшая сладостная дева… Ее состав чуден и отличен от всего иного сущего… Различны даваемые ей имена и титулы. Ее называют Всеобщей Магнезией, Семенем Мира, из которого происходят все вещи природные. Говорится, что рождение ее уникально и чудесно, сложение ее – небесно и отлично от ее родителей, тело же ее не подвержено тлению и распаду и никакая из стихий не способна ни разрушить его, ни смешаться с ним».[566]

В другом месте Филалет замечает: «Наша Королева чиста свыше всякой меры, и ее великолепие подобно великолепию небесного создания – она так и именуется Мудрыми, называющими ее еще и квинтэссенцией. Ее блеск затмевает всякое воображение, и если вы хотите получить о ней какое-либо представление, вы должны видеть ее собственными глазами».[567]

Позволим себе привести еще один пассаж из Филалета: «Знайте же, что называем он камень, не потому что подобен он камню, но лишь потому, что, как камень, противостоит он воздействию пламени… По праву называют его Отцом всяческих чудес, содержащим в себе всю четверицу элементов, таким образом, что ни один из них не преобладает, но все они образуют некую пятую эссенцию… Та не имеет собственного имени; но при том во всем мире не найдется имени, которым бы подобало назвать ее… Она есть благороднейшая из всех вещей сотворенных, за исключением души человеческой… она есть дух или квинтэссенция».[568]

Обращение к сравнительно поздним алхимическим текстам в данном случае вызвано исключительно тем, что, как это всегда бывает на закате какой-либо традиции, авторы, стоящие в конце таковой, суммируют на небольшом пространстве текста весь предшествующий опыт. Все эти определения мы могли бы найти и у более ранних авторов: Василия Валентина, Сендевогия, Луллия – но тогда наш цитатник занял бы гораздо больше места. С другой стороны, заинтересованному читателю можно указать на «Алхимический лексикон» Мартина Руланда,[569] где он найдет более пятидесяти имен Философского камня, и «Мифо-герметический словарь» Пернети,[570] где таких имен дано около 600.