Колесо Фортуны. Репрезентация человека и мира в английской культуре начала Нового века - Антон Нестеров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Параллелизм текстов Марстона и приведенных нами определений едва ли не очевиден. По сути, у Марстона мы сталкиваемся с рифмованными описаниями Философского камня. Одно из имен которого – Феникс. Причем имя, употребляемое в алхимических текстах весьма и весьма часто. Наибольшую известность среди них получила «Тонкая аллегория» Михаэля Майера, где поиски Камня описываются как поиски птицы Феникс.[571] В приложении к трактату автор дает поэтическое описание «Герметического исцеления Фениксом» и «Эпиграмму во славу Феникса». Небесполезно привести ее небольшой фрагмент в подстрочном переводе:
«О, Чудо мира, чудо без изъяна, неповторимый Феникс, что дается в обладание лишь величайшим мудрецам! <…> Когда жизнь твоя подходит к концу, ты знаешь тайный путь Природы, следуя которому ты возрождаешься к новой жизни. Ты радостно кладешь себя на алтарь Феба, с тем чтобы Вулкан мог дать тебе новое тело. <…> Ты обладаешь силой изгонять недуг и претворять старость в юность…»[572] Обратим внимание на то, сколь специфичная роль отведена в этом тексте Фебу-Аполлону. Солнечный бог выступает здесь покровителем огня. Того самого огня, о котором Василий Валентин в трактате «Триумфальная колесница Сурьмы» говорит: «Огонь есть корень и основание всей нашей работы. С помощью огня животворящий дух извлекается и растворяется, как того требует наше делание. Но при том следует соблюдать осторожность, дабы не умертвить и не разрушить этот дух слишком сильным нагревом. Наш пламенеющий камень должен быть приготовлен и взращен <буквально – доведен до зрелости – именно это выражение встречаем мы у Марстона! – АН>, <что достигается> с помощью телесного пламени, управляющего нашим микрокосмом».[573] На одной из миниатюр анонимного алхимического трактата, хранящегося в Библиотеке Ватикана,[574] можно видеть Аполлона, восседающего на колеснице, из которой прорастает алхимическое Древо Жизни. В руках у Аполлона лук, на коленях сидит ворон. Перед Аполлоном стоят девять Муз, символизирующие не только девять искусств, но и девять мировых гармонических сфер. Последнее требует специального пояснения. Будучи искусством гармонизации микрокосма и макрокосма, алхимия соотносилась с космологией, учение которой строилось на неопифагорейской теории девяти мировых сфер, движение которых создает Harmonia Mundi. Тем самым в классификации искусств алхимия стояла рядом с музыкой: не в последнюю очередь благодаря тому, что и музыка, и алхимия целью своей имеют гармонию, а работают с длительностью – звука или процесса «химической варки». Нередко эти планетарные сферы соотносились с музами, как это представлено на гравюре из трактата Афанасия Кирхера «Великое искусство света».
Еще более явственно связь алхимии и музыки раскрывается в трактате Михаэля Майера «Бегущая Аталанта («Atalanta Fugiens», Franfurt, 1617), являющемся своего рода «гипертекстом»: трактат состоит из алхимических максим, их изъяснения в стихах, музыкальных фуг, на мотив которых должны петься эти стихи, и алхимических гравюр. Бегущая Аталанта (образ взят из мифа о легконогой царевне, которая требовала, чтобы претендент на ее руку доказал: он не менее искусен в беге, чем она) является здесь символом алхимического Меркурия. Убегающий от нее Гипомен олицетворяет Сульфур, а роняемые им вдоль дороги яблоки Гесперид – алхимическую соль, принцип «фиксирующей (т. е. связывающей) любви» и равновесия. Каждое стихотворение состоит из трех строк, каждая фуга исполняется на три голоса и звучит трижды. Партия яблок ведет мелодию в дорийском ладу, восходя от доминанты (олицетворяющей, по Пифагору, Солнце) к тонике (олицетворяющей Землю). Две другие партии – Аталанты и Гипомена – образуют канон, вступая с различными интервалами.[575]
Athanasius Kircher. Ars magna lucis. Rome, 1665
Среди «умных» гравюр к каббалистически-алхимическому трактату Генриха Кунрата «Amphitheatrum Sapientiae Aeternae» («Театр вечной мудрости», Ганновер, 1609), призванных передать в виде символов смыслы текста, есть изображение кабинета алхимика. На переднем плане, в центре, мы видим стол, на котором лежат музыкальные инструменты: лютня, скрипка и виола (намек на триединство человеческого состава – тело, душу и дух, призванные стать единым ансамблем), и стоят весы – символ равновесия. Слева мы видим алхимика, преклоненного в молитве перед алтарем, на заднем плане – стеллажи с книгами: они символизируют вечное знание, чей источник – Бог. Адепт молится о даровании просветления и крепости духа. Справа же – лаборатория, инструментарий практического делания.
Благодаря процессу алхимической варки – режиму огня, управляемому Аполлоном, – Камень достигает зрелости. Обратим внимание, что и в «Гимне Совершенству» Марстон говорит о том, что Чудесное творение достигло зрелости.
Сошлемся на определение Камня, данное в одном из самых известных алхимических трактатов-компендиумов – «Philosophia Reformata» Милия (Hamburg, 1622):
Есть тайный камень, скрытый в глубоком колодце,Забытый и бесполезный, заваленный навозом и грязью…И этот камень есть птица, которая – не камень и не птица…[576]
Как мы видим, загадки Марстона постепенно начинают проясняться и находить свои ответы. Отметим еще строчки Марстона о том, что воспеваемая им сущность есть «Ни Бог, ни Мужчина, ни Женщина».
В трактате «Источник химической Истины» Евгений Филалет описывает приготовление Камня следующим образом: «Соедини Луну с Меркурием, нагревая их должным образом, так, чтобы эти двое стали одним… Если затем ты соединишь этот очищенный Меркурий с золотом, в котором Луна и пламя, то горячее и сухое полюбит холодное и влажное, и они соединятся на ложе пламени и согласия; мужчина растворится в женщине, а женщина поглотит мужчину, покуда дух и тело не станут одним, смешавшись. Продолжай операцию (пусть небо сходит на землю), покуда дух не почиет на теле, и они оба не зафиксируют друг друга. Тогда наш Камень достигнет царственного достоинства».[577]
Henrico Khunrath. Amphitheatrum Sapientae Aeternae. 1602.
Итак, тексты Марстона складываются в некий погребальный плач, воспевающий кончину в пламени – и одновременно рождение из праха Голубя и из смерти дорогих возлюбленных – некоего совершеннейшего творения, тайны, чуда, превосходящего всякое помышление и соединяющего в себе мужскую и женскую природу.
А теперь обратимся непосредственно к шекспировской поэме «Phoenix and the Turtle». В ней последовательно упоминаются несколько птиц: орел, лебедь, ворона, феникс и голубь. Орел, лебедь и ворона приглашаются некоей неизвестной птицей, «сидящей на одиноком дереве в Аравии», почтить гибель феникса (женского рода) и голубя в огне любви, который слил тех воедино, сделав двоих одним. Мы еще вернемся к другим птицам, а сейчас займемся этой неназванной, «аравийской»: удивительно, что комментаторы проходят мимо того факта, что в «Буре» Шекспир называет эту птицу «по имени» – Феникс – и дает ему те же характеристики: «сидящий в Аравии на дереве, являющемся его троном, и досель царствующий» («… that, in Arabia/ there is one tree, the Phoenix' throne; one/ at this hour reigning there»).[578] Представление о Фениксе как о «царе всех птиц», обитающем в загадочной Аравии, восходит к древнегреческому историку Геродоту. Геродот называет Феникса «священной птицей» и рассказывает, что раз в 500 лет тот прилетает из Аравии в храм Гелиоса в Гелиополе, неся с собой умащенное смирной тело умершего отца. «Несет же его вот как. Сначала приготовляет из смирны большое яйцо… После… пробивает яйцо и кладет туда тело отца. Затем заклеивает смирной пробитое место в яйце, куда положил тело отца. Яйцо с телом становится теперь таким же тяжелым, как прежде. Тогда феникс несет яйцо в Египет» (II, 73).[579] Эпигон Геродота и Плиния, позднеримский комментатор Гай Юлий Солин в своем «Собрании достопамятных сведений» утверждает, что век Феникса «соответствует полному циклу великого года».[580] Впрочем, Геродота, как и Солина, образованный дворянин XVII в. мог и не знать. А вот другого римского автора, тоже упоминающего о Фениксе, в те времена читали более чем охотно – речь идет об Овидии. Достаточно сказать, что его «Метаморфозы» отчасти послужили образцом для поэмы Донна «Странствия души». Обильные метрические переложения из Овидия встречаем мы и в «Истории мира» Уолтера Рэли. В XV книге «Метаморфоз» о Фениксе сказано:
Все эти твари одна от другой приемлют зачатки;Только одна возрождает себя своим семенем птица:«Феникс» ее ассирийцы зовут; не травою, не хлебом, —Но фимиама слезой существует и соком амома.Только столетий он пять своего векованья исполнит,Тотчас садится в ветвях иль на маковку трепетной пальмы.Клювом кривым и когтями себе гнездо вить начинает.Дикой корицы кладет с початками нежного нарда,Мятый в гнездо киннамон с золотистою миррою стелет.Сам он ложится поверх и кончает свой век в благовоньях.
XV, 391–399 (Пер. Л. Ошерова)Обратим внимание, что в латинском оригинале все связанные с Фениксом местоимения – женского рода, однако согласование идет не с самим именем, а со словом «птица». Род – и пол – Феникса при этом остается неопределенным. Возможно, происходит это не случайно.