Искупительница - Джордан Ифуэко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но Адуке широко улыбнулась и продолжила, декламируя звонким голосом нараспев:
– В Городе Людей не было смерти. Взгляните в глаза мои, я не лгу! В городе Людей не было смерти: мы ходили по земле, как боги. Наши дети жили вечно, пока Полководец Пламя не проклял нас. Услышьте же, как рычат звери: горрун-го, горрун-го! Полководец Пламя послал нам тринадцать монстров: охотятся они в Городе Людей!
Адуке сгорбилась, отбивая ритм, и оскалила зубы, изображая зверей.
– Каждый монстр – смерть, которой ты и я можем умереть, – продолжала Адуке, – и сильнейшая из них, Старость, поймает однажды нас всех. Услышьте, как рыдают жители Города Людей! Дети Земли и Пеликана познали боль, но смерть – смерть была нам неведома. Кто же будет первым? «Я, – говорит Седобородый Человек, и так мы зовем его по сей день, поскольку уже не помним его имени. – Ибо я был первым, кого Земля создала из крови и глины. Мое тело слабо: когда зарычат на меня звери Полководца, я не убегу от них».
Адуке провела ладонью по своему гладкому подбородку, имитируя седую бороду. Затем сменила позу, вновь изображая волка, готовящегося к прыжку.
– Той же ночью приходит она: Старость, чья грива бела, как нутро кокоса. Скребет она когтями – скр-р, скр-р! – по стенам дома Седобородого. Но он не бежит, наш Седобородый! Нет: он становится на колени и склоняет свою древнюю голову. Говорит он: «Я готов».
Угодно это зверю Полководца. Она разрешает ему взять с собой один предмет: его любимый барабан. А затем Старость поражает Седобородого своим ледяным дыханием – ша-а, ша-а! – и забирает его в лес глубоко в Подземном мире, где обитают звери, не похожие ни на что.
«Выбери же себе спутника, – говорит ему Старость. – Ибо за этим лесом лежит путь к Ядру: к Раю, где находят последнее пристанище все души. Но на каждом шагу твоего пути будешь ты ощущать всю боль, которую причинил на Земле».
И Старость исчезает.
Приходит к Седобородому Человеку тогда собака, высокая и упитанная, как жертвенная корова: Аджа, первая эми-эран. Верная Аджа! Услышьте, как колотит она по земле своим огромным хвостом – бум, бум! – чтобы придать отваги душе Седобородого. Вместе они спускаются к Ядру.
Адуке сыграла интерлюдию на барабане и станцевала, качая бедрами и ритмично топая пяткой.
– Эта часть вам не понравится. Вы захотите изгнать меня, честного гриота, прочь из города. Вы будете бросать камни, приговаривая: «Ох, ты пытаешься запугать нас! Это неправда!» Но клянусь этим самым барабаном: однажды я пройду путем страданий к Ядру, как и все вы.
Ай-и-и-и-и! Услышьте же, как кричит Седобородый! Тело его болит. Щеки горят от ударов, которые он наносил своим братьям, когда был еще мал и вспыльчив. Он сгибается пополам. Он вскакивает, будто отрастив невидимые крылья, теперь побитые и сломанные: то смерть птиц, на которых он охотился ради веселья.
«Если это преступления моего детства, – всхлипывает Седобородый, – как же я вынесу то, что совершил уже взрослым?»
Он падает на колени. Боль так сильна! Он чувствует стыд крестьянина, который подметал его крыльцо: дети Седобордого дразнили его, плевали на него. Он чувствует жажду и голод бедняков, которые работали на его лесопилках и в его шахтах.
Гул толпы стал громче: эти строки в истории Эгунгуна были новыми – их добавила сама Адуке.
– Седобородый бежит с тропы! – говорит Адуке. – Прочь от Ядра! Просит он Аджа: «Пойдем со мной, мой верный друг!» Но эми-эран остается на тропе, глядя на него печальными глазами. Будто говорит Аджа: «Я могу сопровождать тебя лишь на этом пути».
Блуждает Седобородый семьдесят дней по Подземному миру, но одиночество его невыносимо. И возвращается он на тропу! Аджа трется об него мордой – гурунунь, гурунунь! – и продолжают они путь вместе.
Путешествие к Ядру может занять годы – или пройти мгновенно. Это зависит от боли, которую вы причинили из злобы или пренебрежения. Но Седобородый очень стар, и путь его растянулся на многие мили. Он сошел бы с ума, если бы не любовь Аджа и ритм его барабана: эгун-гун, эгун-гун, эгун-гун! Этот звук придает ему сил. Он бьет в барабан, пока его руки не обрастают мозолями. Его сердце бьется в унисон с музыкой! Барабан теперь – часть его, и он поглощает его имя. Больше не Седобородый он. Теперь мы зовем его Эгунгун: он смеется с каждым шагом, полным страданий. Седобородый знал лишь стыд, но Эгунгун мудр. Узрите же: шаги его окрыляет любовь к тем, кому причинил он боль! Узрите: он жалеет врагов своих, что однажды умрут, как он, и пройдут тем же путем, что и он!
Услышьте же песню, что рождается в сердце Эгунгуна. Много в ней куплетов, но они затеряны во времени. И все же эту часть я знаю:
Иди же за мной, дорогой человек!
Да будет жизнь в конце мира.
Споете ли вы, чтобы придать ему сил? Я спою за вас! Иначе для чего еще нужны гриоты?
Эгунгун! Я слышу его! Первый он из людей.
Эгунгун, о предок моих предков.
Души идут за его барбаном
В Шествии Эгунгуна!
Затем Адуке, каждой клеточкой тела дрожа от страха и триумфа, поклонилась с мрачной торжественностью. Я услышала за спиной бурные аплодисменты – Зури стоял и хлопал в ладоши. Я сделала то же самое, и благородные неохотно ко мне присоединились, хмуро глядя на Адуке, которая ушла с помоста, и слуги проводили ее прочь.
Только тогда я обратилась к собравшимся, напряженно улыбнувшись.
– А вот часть, которая вам понравится, – разнесся по двору мой голос. – Моя акорин не закончила историю. Вы наверняка знаете, как она заканчивается: Эгунгун доходит до врат в Ядро. Ира, хранители всех душ, приглашают его войти, но Эгунгун отказывается: он знает, что каждой человеческой душе придется страдать на этом пути, как страдал он. Так что он возвращается на тропу, и по сей день Эгунгун бьет в свой барабан в Подземном мире, ведя измученные души к последнему месту упокоения в Ядре. Дает надежду всем, кто присоединяется к Шествию Эгунгуна. – Я помолчала. – Сегодня я даю
