Их было 999. В первом поезде в Аушвиц - Хэзер Дьюи Макадэм

но, скорее всего, Эдита была слишком миниатюрной, и начальство ее попросту не заметило. Ей пришлось работать три дня, прежде чем доктор Швалбова вновь смогла взять ее к себе.

Это были настоящие качели выживания. Три-четыре дня отдыха, а потом – вновь бежать в блок накануне госпитальной селекции. В спасении пациентов важнейшую роль играли канцелярские работницы. Новости об очередной селекции попадали в госпиталь из эсэсовских кабинетов, где работали функционерки, участвовавшие в подпольной сети Сопротивления. Получив предупреждение, Манци и другие еврейские врачи «быстро прятали самых уязвимых пациентов или „маскировали“ их под рабочий персонал». Эдите и самой несколько раз пришлось притворяться тамошней рабочей.

У Манци Швалбовой в то время было забот – не продохнуть. И тиф, и туберкулез, а тут еще среди самых юных узниц вспыхнула эпидемия менингита. Как врач она находилась в чрезвычайно сложном положении: пыталась укрыть тех, кого могла спасти, но тех, кого она спасти не могла, Манци была вынуждена отдавать в лапы доктора Кремера и менее известного доктора Клауберга, который специализировался на опытах со стерилизацией.

Стерилизация евреек была частью программы «окончательного решения», и доктор Клауберг в декабре 1942 года приступил к экспериментам с разными быстрыми и дешевыми способами стерилизации молодых женщин. Его абсолютно не заботило здоровье или восстановление жертв, так что выживали из них лишь единицы.

Глава двадцать девятая

Дар Эвжена Гартмана в память о Ленке Герцке. Институт еврейского наследия, Нью-Йорк.

Почти одновременно, но в противоположных направлениях – навстречу друг другу – шли два письма. В одном из них Ленкина мать недоумевала, почему так редко приходит почта. Откуда ей было знать, что узница Аушвица, получающая почту, – явление само по себе редкое, мягко говоря.

8 марта 1943 г.

«Дорогая Ленка!

Мы пишем тебе каждые 10 дней и по почте, и через Еврейский совет. Ты пишешь, что получила только две открытки. Твою январскую открытку мы не получили, как и письмо от 15 февраля. Нам так хотелось бы что-нибудь тебе отправить! Мы часто говорим о тебе – и за едой, и при любом удобном случае… Еще мы послали тебе деньги, и Магдушке тоже. Родители Магдушки и Нюси расстраиваются, что их дочки не дают о себе знать. Хорошо бы они хотя бы в твоих письмах добавили пару строчек от себя… Если это разрешено, пожалуйста, всегда пиши, как там наши родные и знакомые. Мы все живы-здоровы. С нетерпением ждем твоих писем и нежно целуем.

И от меня поцелуи. Милан.Целую. Дедушка.И я тоже. Мама»

Ленка тоже волнуется о почте. Несмотря на все привилегии, которые давала ей работа на одного из высших чинов гестапо, письма она получала не всегда.

2 апреля 1943 г.

«Мои дорогие!

Мамочка, прежде всего, с днем рождения тебя, пусть и немного запоздало! Желаю всем здоровья и счастья и чтобы мы следующий день рождения праздновали вместе. Боюсь, на этот раз от меня не будет обычного подарка, но надеюсь, что вы меня простите. Я получила Лиллину открытку от 9 марта. С тех пор я жду новых писем, но, увы, никак не дождусь. Почему вы не пишете чаще? Еще мне можно послать немного колбаски и сыра. А так – у меня ничего нового. Работаю там же и, слава богу, пока здорова. Люблю вас всех и обнимаю.

Ленка»

Первая годовщина первого дня прибытия узниц в попрадские казармы совпала с днем рождения офицера СС Франца Вунша. Ему исполнялся 21 год. Ровно год назад девушки рыдали в голос, когда их, точно стадо, угоняли, оторвав от родителей и близких. А сейчас они уже едва замечали, как приезжал очередной транспорт. Сегодняшний привез из Греции 2800 мужчин, женщин и детей, из которых 2191 отправились на газ. 192 женщины, зарегистрированные в тот день в лагере, получили номера от 38721 до 38912, а номера у 417 мужчин начинались со 109371. Во время сортировки багажа греков Рита – капо у «белых косынок» – вновь объявила, что требуются артистки. Забавные обезьянки. Невольницы труда и зрелищ.

Никто не посмел отказаться.

Из отобранных узниц-певиц лишь одна пела искренне: исполняя имениннику традиционную песню, она вдохновенно и задорно выводила: «Как славно, что ты появился на свет, нам так бы тебя не хватало! Как славно, что мы сейчас вместе! Поздравляем!»[63]

Неужели Гелена, распевая у всех на виду посвящение Францу Вуншу, не чувствовала в этих словах скрытый смысл? Неужели ее и впрямь так радовало, что они сейчас вместе и что он появился на свет? Неужели не могла представить себе жизни без него? Понятие «стокгольмский синдром» тогда еще не появилось, но сам феномен определенно существовал. Справедливости ради – Гелена действительно влюбилась в юного эсэсовца, и он тоже ее полюбил. Ее фотографию, которую он сам сделал, Вунш будет носить в бумажнике до самого последнего дня. И все же – бесспорно – их отношения определялись властью – его властью. У нее тут выбора не было. Если она, конечно, хотела выжить.

Само собой, безумная страсть Вунша к Гелене наделяла ее более высоким статусом, чем у остальных, и давала ей власть над ними. «Стоило мне лишь сказать, как он [Франц] спас бы меня, все женщины злились. Но у них были на то причины. Одно мое слово, и четверть из них исчезла бы[64]. Но я ничего подобного не делала». Обладать такой властью, а тем более признавать этот факт – дело весьма необычное, но Гелена тут же подчеркивает, что никакой физической близости у них с Вуншем ни разу не было. В более ранних интервью она утверждала, что они попросту иногда обменивались мимоходом парой слов. Но через несколько лет созналась, что «в конце концов по-настоящему его полюбила».

В ответ на вопрос, видела ли она когда-нибудь Гелену на работе, Эдита смеется. «Я нечасто ее видела. Да и его тоже. Они проводили время где-то на верхних полках над грудами одежды. Она была зациклена на себе и на своей любви к этому парню».

Те, кто критиковал Гелену, считали, что она «осталась жива» лишь благодаря Вуншу. Но он далеко не всегда был рядом, не всегда мог ее защитить. «Меня могли убить 20000 раз в других местах», – говорит она. И если бы новость об их романе дошла до его начальства, Вунша бы сурово наказали. А она бы, само собой, лишилась жизни. Тем не менее, среди узниц их отношения не были трепетно хранимой тайной. Многие из выживших упоминают в своих интервью о Вунше и Гелене. «Нас всех это возмущало», – говорит Этта Циммершпиц (№ 1756).

По прошествии года – объясняет Эдита, – их организм приспособился. «Ничего не улучшилось, но наши тела стали привыкать к определенным условиям – погодным условиям, условиям жизни. Когда нас только привезли, мы