Слово атамана Арапова - Александр Владимирович Чиненков

прямо на глазах. И виной тому какой-то ничтожный разведчик, не выполнивший до конца свой долг. Знал бы Исмаил-бек, что кулугуры не покинули поселение, непременно что-нибудь придумал бы, чтобы выманить их из укрытия. Вопрос – пленить или отпустить кулугуров – теперь отпал сами собой. И судьбе было угодно сделать так, что он уподобился своему бесшабашному ученику Танбалу.

Видя, что развернувшееся сражение остановить уже невозможно, Исмаил-бек ввел в бой третью сотню и, не сомневаясь в его исходе, погрузился в свои уже отнюдь не веселые мысли.

Его половина войска понесет урон, и немалый. К сожалению, этому уже не помешать. Радовало только то, что и Танбал одержит нелегкую победу. Что же предпринять теперь? Как использовать сложившуюся ситуацию в свою пользу? Какую интригу запустить следующей, чтобы обуздать гордость султана и выдать за него дочь?

Что ни думай, а остается только одно – отравить гордеца, а затем вырвать его из лап смерти, проделав это тонко и умно, чтобы не возбудить подозрений. Заставив думать Танбала, кому он обязан своей жизнью, необходимо сразу же приступить к восхвалению его мнимой доблести, чем добиться еще большего расположения к себе. Ну а затем…

Мысли Исмаил-бека смешались при виде скачущего к нему во весь опор воина. Но он быстро взял себя в руки и закончил свои размышления до того, как конь гонца остановился рядом.

Лекарь Танбала сделает свое дело. А он, Исмаил-бек, – свое. И никуда не деться гордецу Танбалу из цепких когтей учителя. Остается еще один губительный для него козырь – грамота бухарского эмира. Но ею Исмаил-бек воспользуется лишь тогда, когда не останется никаких способов воздействовать на строптивца Танбала.

– Что ты привез мне, воин? – Исмаил-бек внимательно посмотрел на невозмутимое лицо гонца и перекинутый через круп его лошади непонятный тюк.

– Я привез тебе весть о победе, Исмаил-бек! – Воин почтительно склонил голову и коснулся правой рукой своей груди. – Почти все неверные убиты.

– Почти? – Брови бека в недоумении приподнялись.

– Лишь жалкая горстка смогла пробиться в лес, – так же невозмутимо ответил воин.

– А это что у тебя? – Исмаил-бек кивнул на привезенный воином тюк.

– Женщина. Я захватил ее у реки. – Воин небрежно сбросил пленницу к ногам коня бека и после очередного почтительного поклона спросил: – Что скажет великий бек войску? Продолжать ли погоню?

– Нет! Лес густой и коварный. Нам могут устроить засаду.

Исмаил-бек окинул скорчившуюся на земле женщину изучающим взглядом, после чего закончил:

– Войско расположить на отдых. Будем ждать возвращения султана. Пленницу ко мне в шатер и никому не показывать.

– А что делать с поселением?

– Сжечь дотла, а пепел развеять. Ничто не должно напоминать более о проживании нечестивцев на земле нашей.

* * *

Расположившись поудобнее в душистой мягкой траве на берегу реки, Нюра погрузилась в свои мысли. То, что она пережила за минувшие сутки, было неожиданно и ново для нее, и она не знала – хорошо это или плохо.

На небе плывут облака. Большое, добела раскаленное солнце нет-нет да и пробьется сквозь облака, на несколько минут заливая светом притихший, как будто ожидавший чего-то лес.

Безлюдье. Глазам просторно: куда ни глянь, конца-краю нет. И большая, большая тишина! И все это вечно было, есть и будет. И она, Нюра Батурина, будет жить вечно, как солнце над головой, как густой лес вдоль берегов реки, как степь с горько пахучей полынкой и блеклыми ковылями.

Девушка тяжело вздохнула. Она вспомнила жену и сына Гавриила. И ее вновь возмутила их грубая злая ложь. Нюра почувствовала, что глубоко и мучительно обиделась на них. А Никифор?..

Желала ли она любви казака, сломавшего ей жизнь? До сих пор она почти не думала об этом. Она изгоняла любовь как слабость. Она ненавидела прошлое, ненавидела настоящее, ненавидела легкомыслие и все, что ее окружает.

В эти минуты Нюра, как никогда раньше, была строга к себе. Она старалась вытравить в душе всякое стремление к нежности, к ласке и уюту. После всего случившегося с ней девушка боялась размякнуть, потерять вдруг пробудившуюся ненависть к семье Гавриила, потерять свою решительность, силу.

Почему-то ей захотелось страдать, стиснув зубы, и не склонять при том головы. И еще кое-что поняла Нюра. Поняла отчетливо, что ее жизнь фальшива и бесцельна. Видит Бог – до последних событий она была примером выдержки, принципиальности, дисциплины. Но приютившие их с Никифором кулугуры ее не любили. Никто и никогда не звал Нюру к себе. Работать ставили всегда вровень с мужчинами.

Но самым тяжелым было то, что она поняла: пришлые – это Никифор и она! Добродушие на лицах кулугуров – не что иное, как видимость, маска. Нюра неожиданно почувствовала в себе такое неуемное, страстное желание любви, участия и нежности, что сама испугалась. Она поймала себя на том, что ей хочется со всеми дружить и что она с наслаждением штопала бы вечерами вместе с женщинами чужие рваные, плохо простиранные, загрубелые портянки за простое слово благодарности, за добрый взгляд.

Сгустившиеся облака окончательно закрыли собою солнце. Нюре хотелось плакать. Девушка вспомнила мать. Замученная, рано увядшая, затравленная жизнью, она всегда была так ласкова, так участлива… Как она там сейчас? Жива ли?

В высоком небе появились орланы-белохвосты и полетели над лесом куда-то в низовья реки. Порой птицы останавливались в воздухе и терялись из виду, уходя в плотные облака. Нюра, отвлекаясь от мыслей, долго следила за ними, и ей самой хотелось лететь в эту манящую высь. Убаюканная воспоминаниями и мыслями, она уснула. Девушка тихо лежала в лесной прохладе рядом с журчащей рекой.

Вдруг, сотрясая воздух, поднялся бешеный вой. Нюра вскочила и завертела головой, пытаясь осмыслить, что происходит. В это время кочевники пошли в атаку на поселение. В ответ загремели выстрелы, и атака была отбита. Но враги ринулись вновь и еще неистовее. Ружейные залпы защитников так же участились. И вдруг окружающий поселение частокол со всех сторон усеяли упорно наседающие воины. Много их полегло под градом пуль кулугуров, но киргизы не отступили.

У берега реки показался еще один отряд. У подножия горы всадники спешились и стали карабкаться вверх к частоколу. Раз, другой и третий атаковали они укрепления, раз, другой и третий отбивали их защитники. Зеленая трава на склоне горы окрасилась в красный цвет и сделалась скользкой, как ледяная горка студеной зимой. Но кочевники вновь и вновь взбирались наверх к частоколу. И было их еще больше прежнего.

Наконец, врагам удалось сломить упорное сопротивление кулугуров. Бой завязался внутри поселения.

«Огонь! Сабли из ножен,