Слово атамана Арапова - Александр Владимирович Чиненков

– Хосподи Иисусе! – прошептала Нюра и от плохого предчувствия сжала кулачки. Она словно пробудилась ото сна. На лбу выступили капельки пота, а глаза готовы выскочить из орбит. А тем временем из укрытия Гавриила послышался радостный, полный надежды возглас старца:

– Сынок, Хосподи, ты?!

– Я, хто ш ешо. – В голосе Тимохи явственно прозвучали нотки плохо скрываемого злорадства. Но, упоённый встречей с сыном, Гавриил, видимо, их не расслышал и ещё более радостно воскликнул:

– Ты што, пришёл вызволить мя из беды?

– Ешо чаво. – Мерзавец уже не скрывал своего злорадства, видимо, рассмотрев то плачевное состояние, в котором пребывал его отец. Но Гавриил и на этот раз не расслышал издёвки в словах сына и задал переполненный счастьем вопрос:

– Ты не побоялся притти за мной, Тимоша?

– Ешо чаво, – хмыкнул мерзавец. – Я пришёл эвон поглазеть, как энто ты подыхать здеся будешь!

– Тимоша?! – В голосе Гавриила послышались нотки беспокойства, но, видимо, он ещё не верил своим ушам. – Сынок, ты…

– Затыкнись, гад! – Негодяй явно был не в себе, и визгливые нотки в его возгласе подтвердили, что его обуяла истерика. – Ты што, ужо запамятовал, как давеча велел высечь мя ботогами?

– Сынок?!

– Ты што, ужо запамятовал, как вступился за гадину приблудну, што собиралась мя ножом пырять?

– Сынок, кровиночка моя?!

– Штоб ты издох, пень старый! Щас вота вертаю те должок свой, а уш опосля…

Из укрытия старца послышались глухие звуки, похожие на удары. Опешившая от ужаса Нюра поняла, что негодяй чем-то старательно избивает обессилевшего от ран отца, тяжело дыша от страха или удовольствия. Вскоре послышался шорох. Девушка увидела Гавриила, с трудом выползавшего из своего укрытия. Старец прикрывал одной рукой окровавленную голову, а другой держался за живот.

Гавриил полз к реке, оставляя широкий кровавый след на камнях, и тихо стонал. Тимоха коршуном вился над ним, осыпая ударами голову и тело несчастного довольно увесистой дубиной. Злобная гримаса искажала его торжествующее лицо, а крепкая рука…

– Сынок, за што ж ты мя так?

Старец с трудом перевалился на спину и, открыв глаза, посмотрел в лицо убивающего его сына:

– Ти-мо-ша… Пошто ты мя так?

– Ты ешо жив, бревно трухлявое? – Негодяй огляделся и выхватил откуда-то из складок одежды нож, который отобрал у Нюры, когда оклеветал ее. – Щас я тя отправлю прямо к Хосподу, которово ты чтишь и любишь больше собственного дитя! Теперя я буду главным у обчества, а ты здеся и сгниёшь, землице не преданный.

Склонившись над отцом, Тимоха принялся с ожесточением терзать его тело лезвием ножа. Его рука мелькала вверх-вниз, как заведённая. Красное от крови лезвие глубоко вонзалось в горло, лицо, грудь несчастного. Но Гавриил всё ещё не умирал. Он даже не пытался защищаться от рук убийцы. Старец лишь печально смотрел на сына полными слёз глазами и всё ещё дышал, дышал, дышал…

– Да подохнешь ли ты наконец? – уставший от усердия Тимоха склонился над отцом и поднёс к его горлу нож, готовясь нанести последний удар. – Я те даж помолиться не дозволю! Подыхай без покаяния.

Ещё мгновение, и негодяй добил бы старца, но ему помешала вдруг пришедшая в себя от шока Нюра. Она выбежала из своего укрытия и громко закричала:

– Не-е-е-е-т!!!

От неожиданности Тимохина рука дрогнула и опустилась. Сам он присел и повернул белое как мел лицо в сторону девушки. Губы его затряслись, а плечи поникли. Зрачки расширились и словно горели. Поблекшее, лишённое разума лицо судорожно подёргивалось, а скрюченные пальцы казались когтями дикого зверя.

Девушка собрала в кулак всю свою волю. Она присела и схватила два гладких увесистых голыша. Но и Тимоха успел опомниться и, вытянув вперёд руку с ножом, медленно двинулся навстречу Нюре. Шаг, ещё, ещё… Тимоха уже рядом. Его тонкие губы вытягиваются в гадкую усмешку. Шаг и еще… Уже близко, сейчас он её достанет. Вот-вот…

– О-о-о-ой! – взревел он от боли и присел у ног девушки. Брошенный ею камень метко угодил ему в висок, слегка повредив кожу.

Но, унаследовавший от отца могучий организм, Тимоха быстро справился с болью от незначительной травмы. Спустя несколько минут он сильным ударом ноги поверг Нюру на землю. Позабыв об умирающем отце и об угрожающей опасности – в любой момент могли объявиться киргизы, Тимоха срывал с девушки одежду, одновременно расстёгивая подпоясывающий штаны ремень.

Вот его сильные руки развели в стороны ноги Нюры, а над её лицом нависла его полная торжества мерзкая физиономия. На отчаянно сопротивляющуюся девушку уставились горящие хищные глаза. Глухое хрипение вырвалось из его груди. Обессилев, Нюра прекратила сопротивление. В ожидании неизбежного она съежилась и притихла. Насильник плотоядно хмыкнул, и его ледяные пальцы коснулись её шеи. Издав полный безысходности стон, девушка вздрогнула и затихла. И в тот момент, когда насилие должно было случиться, трое всадников выскочили на берег. Оглядевшись, они повернули коней в сторону несчастной девушки и едва не овладевшего ею извращенца. Негодяям, кем, без сомнения, являлся Тимоха, всегда присуще повышенное чувство самосохранения. Поэтому он быстро почувствовал надвигающуюся опасность. Не медля ни секунды, он ринулся к реке. Оказавшись по колено в воде, втянул в лёгкие побольше воздуха и нырнул поглубже.

– Тимоша, сынок. – Гавриил вытянул в сторону реки руку да так и умер, уткнувшись лицом в песок. Воин, остановивший возле Нюры коня, спрыгнул на землю и присел возле несчастной девушки. Окинув её стройную фигуру оценивающим взглядом, он многозначительно поцокал, затем поднял с земли и перекинул её через круп коня. Оказавшись в седле, он отдал какое-то распоряжение двум другим воинам, прискакавшим с ним, и, пришпорив коня, поскакал в сторону пылающего посёления кулугуров.

23

Антип слушал рассказ Егорки очень внимательно. Его и без того большие глаза раскрывались всё шире и шире, но он не проронил ни слова.

– В общем, так оно было, – продолжал Егорка, – приехали, значится, казаки к султану старому. Он ешо тады молодым был, эвон как я к примеру. Глядь, а недалече от султановой юрты несколько воинов к чему-то сурьёзному готовятся. Казаки, ясно дело, засумлевались. Всяк знат, што кочевникам поганым никакову доверию. А вот кады получше пригляделись, усекли, што кайсаки ково-то из своих казни предать вознамерились.

– Энти нехристи што своих, што чужих зараз казнят в охотку, – вставил кто-то из разбойников, подбросив полено в костёр.

– Во-во, – соглашаясь, кивнул рассказчик и продолжил: – Так вота, узрив, значится, казаков, султан изначально казнь намечаемую вроде как отменил. В чём-то засумлевался, значится. Но взамен смерти кайсаки вона што удумали…

– И