Слово атамана Арапова - Александр Владимирович Чиненков

– Вором энтот кайсак оказался, каво казнить навострились. – Рассказчик обвёл лица слушателей и, прочтя на них бескрайнее любопытство, вдохновенно продолжил: – Значится, надели ему на шею кусок чёрной кошмы и айда гонять нагайками туды-сюды. Апосля подогнали к юрте султана. Тама ему выпачкали рыло сажей и велели взять в зубы верёвку, привязанную к хвосту коняги, значится.

– Иш ты. – Кто-то из слушателей собрался было задать ещё вопрос, но, увидев, как недовольно поморщился Антип, сконфузившись, промолчал.

– Эх, и знатно понеслась коняга по степи. – Егорка аж привстал от возбуждения. – Её как нагайками оттянули, так и ринулась в степь-матушку. Скачет коняга, а кайсак-вор по земле за нею волочится. Да мало ешо, голов пять степняков следом скачут и полосуют нагайками тово, што за лошадью след подметает.

– Вот подлюги, – не выдержав, зло бросил Антип и посмотрел на молчавшего Никифора. – Токо попади в лапы ихнее…

– А с нашим братом-казаком оне ешо злее поступают, – возбужденно зашумели слушатели. – Быват, тако выдумат, аж волос на башке шапку поднимат.

– А за што ево эдак ховячили? – обратился к Егорке разбойник, который подпитывал костёр дровами. – Поди, самово хана обобрал?

– Не-а. – Рассказчик вновь оживился. – Опосля сказывали, што он шкуру бабра[17] у ково-то из своих спёр.

– Великой ценности шкура та у кайсаков, – со знанием дела изрёк все тот же мужик. – Ценней шкур медведя и кабанов.

– Ты-то откель об том знашь, Спиридон? – встрял в разговор сурового вида разбойник, лицо которого украшал уродливый шрам от переносицы до левого уха. – Аль торговлишкой кады промышлял?

– Табе, Авдоть, кабы цапнуть ково, – зло огрызнулся Спиридон. – Видал я на персидских базарах шкуры сие. Оне даж поболе шкур львов ценятся.

– Какех энто львов? – не понял Егорка, никогда не покидавший степи и не знавший ничего о животных, обитавших вне её пределов.

– О-о-о. – Спиридон почесал пятернёй бороду, обдумывая, как бы подоходчивее описать слушателям самого льва и его силу и красоту. – Лютый и сильный зверюга. Я кады на галерах персидских пуп надрывал, часто зрил их в клетках. Грива во-о-о. – Он изобразил вокруг своей головы что-то вроде копны сена. – Волосищи… Зубищи… Как кинжалы кайсацкие, кривые и острые!

Никифор в разговор не вступал, хотя знал, что собой представляет бабр. Казаку не раз приходилось охотиться на это свирепое животное.

Охота на бабров требовала большой смелости и ещё большей выучки. Киргиз-кайсаки боялись охотиться на них, не имея хорошего оружия. Но если встречи с тигром избежать не удавалось, то охотники применяли такой же способ, что и при охоте на кабанов: поджигали степь или камыши и ждали, когда зверь покинет своё убежище и подставит себя под пулю.

Яицкие казаки выдерживали не одну схватку с огромными тиграми, которых было множество в густом камыше вдоль берегов реки. А у берегов Сакмары эти грозные животные жили почти непуганые.

Вольготно жилось тиграм в бескрайних степях. Пищи предостаточно: многочисленные стада сайгаков, дикие кабаны в камышах, пасущиеся стада. Нападали тигры и на людей и, не встречая отпора, днём подходили к селениям. Но казаки начали на бабров охоту. Их выгоняли из камышей трещотками, подставляя таким образом под пули. Но охотиться так было очень рискованно, и казаки наловчились ставить ловушки. В землю вбивали в землю крест-накрест две пары крепких кольев, чтобы получились своего рода козлы. На них горизонтально укладывали ружьё с примкнутым штыком, привязывали к спусковому крючку крепкий шнур, который тянулся вдоль ствола и там, где штык образует с ружьём угол, спускался вниз. На конец шнура, против дульного отверстия, привязывали большой кусок сырого мяса и взводили курок. Тигр во время ночной охоты шёл на запах мяса, хватал его – и тут же гремел выстрел. Если раненый зверь уходил, то охотники искали его по следам крови и находили чаще всего в высохшем затоне. Смертельно раненный тигр был опасен вдвойне…

Никифор вспомнил, как с отцом и братом Петром пошёл по кровавым следам. Они двигались осторожно, держа ружья на изготовку и на расстоянии двадцати шагов друг от друга. Петро, шедший чуть впереди, осторожно подошёл к краю затона. Раненый тигр, притаившийся на дне, в молниеносном прыжке бросился на него и подмял под себя. Отец выстрелил, и тигр рухнул на свою жертву. Решив, что зверь мёртв, отец приблизился, чтоб вытащить из-под него стонущего Петра. Тигр хватил его лапой и вырвал икру на правой ноге. Тогда вмешался Никифор и добил зверя выстрелом в ухо.

Одолеть тигра в одиночку мог только человек небывалой смелости и при этом великолепный стрелок. Никифор вспомнил Гурьяна Куракина, который шёл как-то летом с гордо поднятой головой к куреню атамана. С плеча молодого гиганта свисала тигриная шкура, которую он нёс в подарок атаману.

Тот быстро кликнул круг, и казаки долго беседовали с храбрецом, расспрашивая его об удачной охоте. Узнав, что тигр подмял его отцу руку, Гурьян с одним ножом пошёл на зверя и в одиночку одолел его.

Тигры, будто мстя людям, всё чаще и чаще стали нападать на них днём. Как-то раз казаки из Яицка косили траву и молодой камыш на кайсацком берегу Яика. Данила Обухов, наблюдая за косцами, остановился у края зарослей. Неожиданно из камышей на него бросился тигр. На крики несчастного поспешили казаки. Тигр бросил жертву и скрылся. Данилу доставили к лекарю, но к вечеру казак умер.

Всадник, отправляющийся в степь один, зачастую становился добычей хищников. Никифор поёжился, вспомнив случай, когда он после встречи с тигром остался в живых лишь благодаря своевременному вмешательству судьбы или Господа Бога. Как-то поздней осенью он возвращался с отцом и братьями с заимки домой. Попав копытом в барсучью нору, конь повредил ногу, и потому Никифор отстал от родственников. Едва он пересёк покрытый льдом затон, как на него прыгнул огромный тигр, но, к счастью, промахнулся и, проломив лёд, с рёвом погрузился в воду. Лошадь Никифора помчалась галопом. Всю ночь она носила его по степи и лишь под утро упала от изнеможения. Когда Никифор, полумёртвый от страха и усталости, добрался до Яицка, казаки и родственники не узнали его. За ночь, испытывая смертельный ужас, полагая, что бабр идёт по его следам, Никифор поседел.

– Слышь, Егорка, а хде ты зрил бабаров давеча? – Антип встрепенулся от какой-то внезапной мысли.

– Как энто хде? – повернул к нему удивленное лицо молодой разбойник. – Дык я ж сказывал, што в степи оне хоронятся у тово озера пересыхающего, што у оазиса.

– Хде мы кыргызский караван растрясли?