Два года в Испании. 1937—1939 - Овадий Герцович Савич

Он оглянулся. Никого не было. Он обошел комнату. Никого. Он оглянулся еще раз и заметил, что остался один. Надо было спешить к другим. Он сделал несколько шагов и увидал по другую сторону пролома вжавшегося в угол ребенка.

Дон Рамон крикнул. Никто не услыхал его. Казалось, не слышит и ребенок. Но огромные глаза неотступно глядели на дона Рамона. Держась за разбитые стены, балансируя над провалом, осторожно ступая по трещавшему и осыпавшемуся под ногами краю уцелевшего пола, он пробрался к ребенку. Это была девочка, она онемела от ужаса. Она косила глазами на кровь, заливавшую ее плечо, и снова смотрела на дона Рамона. Он опустился на колени и, забыв, что оба они приткнулись над провалом, осторожно перевязал рану. Девочка заплакала, залепетала и судорожно обняла шею дона Рамона. Держа ее правой рукой, он выпрямился и, цепляясь левой за выступы разбитой стены, медленно пошел обратно. Он нес ребенка, как несут то, что дороже жизни.

Он вынес девочку вниз, на улицу. К нему кинулась женщина, выхватила девочку из его рук, крича и плача. Дону Рамону было жаль отдавать свою ношу.

А ведь он никогда не любил детей.

Он не заметил, как приехали санитары. Он смертельно устал и тоже не замечал этого. Он не понимал, сколько времени прошло с тех пор, как он упал с кресла в своем кабинете. Час? Вечность? Какая вечность?

— Есть еще одна квартира.

Он кинулся вместе с другими разгребать вход. Здесь было мало разрушений, а людей вообще не оказалось. Неожиданно вспыхнул свет, — дон Рамон не слышал сирен и не знал, что бомбежка кончилась. Он опустился в кресло. Квартира была хорошо обставлена. Все притихли и устало глядели друг на друга. После крови и развалин — мирный уют, на столе — чашка кофе, в шкафу фарфор. И уцелевшая люстра позванивала, как в кабинете дона Рамона. Он почувствовал наконец, как он устал. Надо идти домой, он сделал все, что мог.

В тишине раздалась музыка. Дон Рамон широко раскрыл глаза. Две-три секунды легкого гуденья, слабого визга, и комната наполнилась густыми четкими звуками. Оркестр играл венский вальс.

Кто-то сказал:

— Хозяева убежали, когда началась бомбежка, и не выключили радио.

И не выключили радио… Разрушен дом, молчат мертвые, стонут раненые, сражаются солдаты, а кому-то в этом же мире нужен венский вальс.

Кому-то в мире нужен и дон Рамон. Как венский вальс?

А глаза онемевшей девочки все смотрели и смотрели на него.

* * *

В Центральном Комитете коммунистической партии в этот день прием начался поздно. Дон Рамон спокойно ждал. Он не спал всю ночь, но не чувствовал этого. Он пришел сказать комиссару, что тот был прав. Что коммунисты правы. Спешить было нечего. Другие поняли это уже давно.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

Осенью правительство переехало в Барселону. Официальной, да и на самом деле главной причиной переезда была необходимость добиться того, чтобы богатая, промышленная, населенная Каталония приняла наконец полное участие в войне. Барселона и по количеству населения, и по своему промышленному значению была первым городом в Испании, в особенности теперь, когда Мадрид был фактически изолирован. Давно следовало перестроить каталонскую промышленность на военную. В Барселоне легче было разместить правительственные учреждения, чем в небольшой провинциальной Валенсии. Надо было найти общий язык с каталонцами, убедить их, что свою свободу они отстоят, лишь защищая общую. Надо было — и это было самой щекотливой задачей — без намека на насилие взять в руки центральной власти то, что так нетвердо держала в своих слабая местная власть.

Но, конечно, новый переезд правительства неизбежно вызвал мысль о новом отступлении. Это категорически отрицалось, однако всем было ясно, что трудности растут с каждым днем. Да и не поздно ли было обращаться к Каталонии на втором году войны? Паникеры повторяли то, что подсказывала им вражеская агентура: министры уезжают, чтобы быть поближе к французской границе. Каталонцы согласились на этот переезд скрепя сердце, но недавнее анархистско-поумовское восстание смутило их. (Анархистская «Железная колонна». и поумовские части ушли с фронта, чтобы поддержать своих в Барселоне; анархисты двинулись даже на Валенсию.) Центральное правительство понимало, что попадет в трудное положение, потому что каталонцы подозрительны и потому что в ряде вопросов ему придется столкнуться с двоевластием. С коммунистами происходило нечто похожее: в Каталонии коммунисты и социалисты объединились в единую партию, как молодежь всей Испании; это было большим шагом к единству рабочего класса, но был в этом и недостаток: малочисленные каталонские коммунисты в какой-то степени растворились в новой партии, у руководителей которой не было ни опыта, ни решимости.

Исподволь уже велись разговоры о бесперспективности войны, о невозможности победы, о неизбежном поражении. Наивные говорили о перемирии, о разделении Испании на две страны, о выборах под контролем Лиги Наций, даже о том, чтобы договориться с Франко, поставив ему условие — никого не преследовать. Казалось, человеческой слепоте (если только она не была подлостью) нет предела: было совершенно ясно, что никакое перемирие, никакие переговоры Франко не нужны, что он хочет завоевать страну, а не договариваться, что еще меньше нужно перемирие Гитлеру и Муссолини — им важно было продемонстрировать не миролюбие, а свою мощь, — что Лига Наций способна только похоронить испанский вопрос в бесплодных дискуссиях, тянуть дело, пока Франко не овладеет всей Испанией, и тогда предать ее. Комитет по невмешательству, созданный Лигой Наций и заседавший в Лондоне, по существу, помогал фашистам; его туманные и лицемерные резолюции, якобы стремившиеся локализовать, ограничить испанскую войну, выполнялись только одной стороной — республиканской; сторожевые суда комитета бороздили моря, но преследовали только корабли, шедшие в республику; французская граница была закрыта, но португальская открыта на всем своем протяжении; наблюдатели комитета свободно передвигались по республиканской зоне, им показывали все, что они желали видеть; а в фашистской зоне они видели только то, что им показывали, — большего они и не желали, играя порою откровенно