«Батарея, огонь!» - Василий Крысов

Около часа ночи меня вызвал в штабную машину начштаба, здесь в большой тесноте ютились его заместители и помощники, колдуя над картами на полках-столах, закрепленных на стенках кузова. Выслушав мой доклад о прибытии, майор Шулико разложил на походном столике карту и при тусклом свете гильзовой «люстры» показал цветным карандашом рубеж, куда должна выйти батарея:

— Нужно захватить населенный пункт Стулино. Действовать будете совместно с батальоном стрелков. По данным воздушной разведки, в селе находится до батальона пехоты, усиленной артиллерией, поэтому атаковать будете на рассвете, успех вам даст только внезапность и решительность атаки. Капитану, комбату стрелков, задачу ставит его комдив. Докладывать мне по радио в начале каждого часа. Желаю успеха, лейтенант, — добавил майор и пожал мне руку.

Когда я вернулся в батарею, там меня уже поджидал комбат, на самоходках десантом расположился его батальон. Поздоровались, при свете карманного фонаря сверили часы и карты с нанесенной на них обстановкой и боевой задачей. Время поджимало, за пять минут ознакомили офицеров с задачей, они, в свою очередь, довели ее до экипажей.

Около двух часов ночи наша колонна двинулась по темной лесной дороге. Мы с капитаном сидели рядом за крышкой командирского люка. Самоходка медленно продвигалась в голове колонны, впереди в качестве головного дозора действовала самоходка Ревуцкого с десантом — взводом стрелков, вооруженных ручными пулеметами, автоматами, гранатами и двумя ранцевыми огнеметами, что придавало десанту большую огневую мощь. Задача передовой заставы — своевременно предупредить внезапное нападение противника слева или справа, а с фронта мы поддерживали связь сигналами карманных фонарей с самоходкой Ревуцкого. Лес усиливал  ночную темень, дороги практически не было видно, лишь изредка между клочьями бегущих облаков проглядывали кусочки темно-синего неба с яркими звездами и перевернутым серпом луны, на мгновение освещая наш путь. Двигатели самоходок работали мерно, на малых оборотах, и таким тихим был их рокот, что иногда мы слышали крик филина или шумный перелет охотившейся совы. Напрасно мы с комбатом напрягали зрение, всматриваясь в темноту, — ни зги не было видно. Успокаивало, что мы не слышали ни одного выстрела, значит, с этой стороны немцы не ждут нас. Но у каждого поворота дороги командир разведгруппы давал нам знать зеленым огнем карманного фонаря, что путь свободен.

Перед рассветом заметили световую прогалину, это было как сигнал: впереди опушка, дальше двигаться нельзя! Колонна тихо подошла к самоходке Ревуцкого, возле которой залегли, рассредоточившись вдоль опушки, разведчики батальона. Я заметил, что все находятся в боеготовности номер один, то есть в любую минуту готовы открыть огонь, хотя ни разведдозор, ни разведгруппа противника не встретили, и мысленно порадовался выучке командиров.

Стулино находилось впереди справа. Бесшумно колонна двинулась по лесной дороге, готовая принять боевой порядок напротив села.

— Слава богу, до рассвета развернуться успели, — в самое ухо сказал мне комбат и спрыгнул с самоходки.

На широком фронте взлетели в небо красные ракеты! Грянуло русское: «Урр-а-аа! Урр-а-аа!..» В такт загрохотали орудия самоходок, нанося удары по обороне противника фугасными снарядами! Было еще так темно, что огненные разрывы наших снарядов с трудом просматривались сквозь предрассветную мглу, однако паника в стане врага, поднятого такой внезапной побудкой, угадывалась страшная! В промежутках между орудийными выстрелами слышались надрывные крики,  команды, вопли раненых! Но вот, относительно быстро, ударил встречный огонь из пушек и пулеметов! Самоходки, ведя огонь с коротких остановок, приближались к вражеской обороне широким фронтом, что создавало впечатление большого количества боевых машин, и в темноте немцы наверняка принимали их за танки. Когда до окопов первого рубежа оставалось метров восемьсот, самоходки начали рыскать по полю боя, избегая прямых попаданий. Пехотинцы старались не отставать от машин, на ходу ведя сильный пулеметно-автоматный огонь, продолжая терроризировать противника громогласным «Урр-а-а! Урр-а-а!» — клич их перекатами разносился по всему фронту наступления!

— Батарея! С коротких остановок, прикрываясь дымовыми гранатами! По пушкам! Огонь! — скомандовал по радио экипажам.

— Короткая! — сразу отдал команду наводчик, и в то же мгновение я швырнул дымовую гранату.

Через секунды наш снаряд достиг вражеской пушки, выбросив черный шар взрыва! Орудие перестало существовать!

Грохот выстрелов наших пушек несся, казалось, отовсюду! Подавлено было уже несколько пушек, но огонь вражеской артиллерии все еще оставался достаточно массированным! То на одной, то на другой самоходке показывались всполохи разрывов! Доставалось и нашей самоходке — раз за разом рикошетом ударяли по нам вражеские снаряды, сотрясая и освещая машину пламенем взрывов! Но все ближе надвигались мы на передний край и позиции артиллерии! И немцы наконец дрогнули! От страха прислуга орудий стреляла теперь почти бесприцельно, рикошетные удары стали редкими, хотя уцелевшие орудия продолжали интенсивный огонь. До окопов оставалось метров пятьсот — казалось, еще рывок, и мы начнем давить пушки, схоронившиеся сразу за окопами пехоты! Но, глянув на мчавшиеся  в атаку самоходки, я с болью увидел, как, дернувшись, остановилась самоходка Сергея Бакурова! И еще две — Вани Сидорина и Ветошкина! Все три машины были подбиты, но все три продолжали вести огонь с места, поддерживая наше наступление! Перевел взгляд по курсу — и возликовал! Артрасчеты врага, побросав пушки, панически разбегались кто куда — уносили ноги! Тут уж, без всякой команды, наш Яков Петрович и Ваня Пятаев с утроенной скоростью бросили свои машины на вражеские окопы! И пошла смертоносная пляска! Многотонные боевые машины давили, утюжили окопы проклятых фрицев! Мозалевский из пулемета косил бегущих свинцовым ливнем! Наводчики, оставив свои прицелы, забрасывали вражескую пехоту гранатами! Наши стрелки фланкирующим огнем пулеметных взводов не давали окопникам ни высунуться, ни ударить огнем! Били, не давая уйти, и по обращенным в бегство! Так была сорвана в самом начале попытка контратаки врага! Не подвели, подмогли самоходчики матушке-пехоте! А мы уже ворвались на позиции артиллерии! Пятый раз сильно тряхнуло самоходку — значит, уже на пятое орудие взгромоздил машину наш Яков Петрович! И не меньше расплющил Пятаев — в атаках Иван действовал дерзко до безрассудства! Конечно, очень нам повезло, что у противника не оказалось в Стулино ни одного танка, ни одного штурмового орудия! Не было и фаустников! Вот почему наш победный бой длился всего около часа!

Часть гитлеровцев после поражения в контратаке сдалась в плен. Остальные засели в двух кирпичных зданиях и еще долго отбивались из пулеметов и автоматов; нашелся у них и какой-то метатель гранат недюжинной силы: брошенные им гранаты летели чуть не на сто метров, то и дело заставляя пехотинцев падать на землю и прятаться за постройки. Но когда к этим двум домам подошли наши самоходки и произвели по амбразурам только по одному выстрелу фугасными снарядами, немцы сразу прекратили стрельбу и выкинули в  окна белые полотнища, прикрепленные к штыкам карабинов. А затем стали выходить с поднятыми руками и сдаваться. Выходя, каждый бросал свое оружие. Бросали коробки и диски с патронами, пулеметы, винтовки, автоматы. Гора оружия росла на глазах. Потом, без команды, каждый вставал в шеренгу пленных.

Пленных я насчитал сорок три человека. Убитых было значительно больше. У нас потери были тоже ощутимые, но значительно меньшие, хотя мы наступали.

Среди живых оказался лишь один офицер, это нас удивило, поэтому я спросил его:

— А где остальные офицеры?

— Ихь вайс нихьт, я не знать, — стереотипно ответил немец.

Оказалось, он немного говорит по-русски, и я не удержался, задал наболевший, давно мучивший меня вопрос:

— Как же вы, немцы, могли додуматься написать на пряжках ремней «Гот мит унс»?! Какой же это бог, какой религии может быть с вами, если вы убиваете детей и стариков, губите ни в чем не повинных мирных жителей?! А еще считаете себя верующими!

— Я этого не знаю, — робко ответил пленный. — Я всего-навсего лейтенант, раньше — я учитель.

Пока мы разбирались с пленными, начали подходить селяне, здоровались с нами. Но тут прибежала молодая полька, скороговоркой выпалила:

— Меня зовут Люцина Ущимяк, я видела, в погреб прятались два немецких офицера!