Юность Лагардера - Поль Феваль

Затем графиня повернулась к Анри.

Очень женственная, проницательная и чуткая, она давно задавалась вопросом: «Что таит в себе это смелое сердце? Он очень юн, но, может быть, уже влюблен в ту, которую называет своей сестрой?»

Однако ей не удалось ничего прочесть на мужественном спокойном лице Лагардера.

Тогда она спросила прямо:

— Надеюсь, вы не будете против и вас не огорчит счастливое замужество Армель?

Маленький Парижанин ответил просто:

— Сударыня, я готов отдать жизнь за то, чтобы эта девочка была счастлива.

Тихий ангел пролетел. Дочь Оливье де Сова вернулась на свое место, лакеи сменили тарелки и бокалы. Жанна де Монборон задумалась…

«Этим юношей мог бы гордиться самый высокий род… И как мучительно напоминает мне о чем-то его имя! Принадлежит ли оно ему? Да, без всякого сомнения!

Лагардер… Лагардер… Я должна найти разгадку этой тайны.

Я, безусловно, уже слышала эту фамилию. Должно быть, ее упоминал мой дед… Наверное, я была тогда еще девочкой… О! Я непременно все выясню!»

На следующий день графиня де Монборон извинилась перед своими гостями, сказав, что на два дня покидает дворец.

К вечеру госпоже Бернар стало хуже. У нее начался бред.

Камеристка графини со всех ног помчалась за доктором, а Анри уселся у изголовья той, что заменила ему мать в первые годы жизни.

Склонившись над ней, он старался уловить отрывистые слова, слетавшие с воспаленных губ.

Как ни горько было Маленькому Парижанину потерять эту женщину, он с тревогой спрашивал себя, успеет ли она перед смертью раскрыть тайну его происхождения, как много раз обещала. То, что он слышал, не говорило ему ни о чем:

— Версаль… Лагардер! Лагардер! О, эти мертвые! Господи, упокой их души! А ты, Пейроль… соблазнитель… убийца! Прочь! Прочь отмени! Исчезни навеки!

Потом и эти слова стали неразличимыми. Умирающая уже едва ворочала языком, и из ее горла вырывались только какие-то невнятные звуки.

Анри взял в ладони исхудалую руку, покрытую бисеринками ледяного пота.

— Госпожа Бернар, — умоляюще сказал он. — Матушка Бернар… прошу вас, сделайте усилие, постарайтесь! Вы меня слышите? Это я, ваш Анри!

Она показала взглядом, что слышит.

— Тогда соберитесь с силами! — продолжал подросток. — Подумайте, ведь от ваших слов зависит все мое будущее!

Она опустила веки в знак согласия, но уста не разомкнула.

— Если вы не можете говорить, то попытайтесь ответить на мои вопросы. Господь вознаградит вас за это… Господь все видит и все знает… Скажите же, матушка Бернар, моего отца звали Лагардер?

Ничто не дрогнуло в лице, уже приобретшем восковую мертвенную бледность.

— Вы не хотите ответить мне? — спросил несчастный мальчик, утирая пот со лба. — Почему вы молчите? Как это жестоко!

Тогда, собрав все силы, госпожа Бернар приподняла правую руку и выдохнула:

— Страшная тайна… Господин Анри… еще слишком юн, увы! Совсем дитя…

— Слишком юн? Я уже почти мужчина! Через два года, уверяю вас, мне не будет равных в искусстве фехтования! Я стану лучшей шпагой королевства… И тогда пусть трепещут мои враги! Пусть трепещут злодеи!

При этих словах молния сверкнула в угасающем взоре Сюзон Бернар. Прозрела ли она (как, уверяют, со многими случается в последние мгновения жизни), увидела ли блистательное будущее склонившегося над ней ребенка? Или Господь раскрыл ей глаза?

Задыхаясь, он продолжал:

— Матушка, мы уже не у бродячих комедиантов, нам покровительствует знатная дама. С нами и за нас добрая графиня де Монборон, дочь маркиза де Сеньле, внучка великого Кольбера, и теперь я…

Он остановился, увидев, как руки госпожи Бернар заскользили по одеялу, словно бы вычесывая невидную шерсть.

Увы, сомнений не оставалось: начиналась агония.

Однако Анри, с лицом, залитым слезами, не желал с этим смириться, по-прежнему умоляя говорить ту, то уходила от него навсегда, унося с собой тайну.

— Скажите, я Лагардер?

Сюзон Бернар не осмелилась сойти в могилу с ложью на устах.

Она нашла в себе силы не только трижды произнести одно слово, но и кивнуть в знак подтверждения:

— Да… да… да…

— Милосердный Господь! — громко сказал Анри. — Помоги этой смелой христианской душе! Позволь ей развеять тьму, в которой я брожу, подобно слепцу, еще более тяжкую и густую, чем тьма, которая ждет ее!

И, склонившись к самому уху госпожи Бернар, спросил:

— У вас есть свидетельство… документ?

— Нет!

Худые руки еще быстрее засучили по одеялу, дыхание стало прерывистым, послышался хрип…

Анри показалось, что она просипела еще что-то. Нагнувшись ближе, он услышал:

— Дория… Златовласая Дория… Герцог Гвасталльский… Лагардер… счастье…

И затем пронзительный страшный крик:

— Анри! Спасите Анри! Гонзага, герцог Мантуанский, вы чудовище!

Это был конец.

Лицо госпожи Бернар внезапно посинело, голова дернулась и склонилась вправо. Смерть свершила свое дело.

Анри закрыл покойной глаза и бережно прикоснулся губами к холодеющему лбу.

Всю ночь он безмолвно молился, стоя на коленях в комнате усопшей, подле которой сидели, сменяя друг друга, безутешные Армель, Роза Текла и Изидор.

Вознося молитвы за упокоение души приемной матери, он время от времени говорил себе: «Я узнал вполне достаточно. Я Лагардер. Доказательства? Добуду их шпагой! И еще одно я знаю наверняка: есть некий герцог Мантуанский, и он враг мне. Он умрет от моей руки!»

Госпожу Бернар похоронили в освященной ограде монастыря Сен-Жермен-де-Пре.

После того как Роза Текла и Изидор удалились, нежно и со слезами простившись с дорогой усопшей, графиня де Монборон отвела Анри в сторону и сказала ему:

— Позавчера я побывала в Версале и была допущена к его величеству. Я говорила с королем о вас… Монарх, подобно мне, полагает, что слышал имя Лагардера из уст Кольбера. У короля память лучше, чем у меня… но…

«Мы припоминаем, — сказал мне Людовик XIV, — что нас сильно тревожило дело, имеющее отношение к этой семье… Но что это было за дело? Нам столько их приходилось решать! По-видимому, говорил нам об этом господин де Кольбер».

В конце концов король посоветовал мне обратиться к архивам деда, который всегда славился необыкновенной аккуратностью и даже педантичностью.

Воспользовавшись подробнейшей описью документов, заместитель государственного секретаря отыскал папку, на обложке которой было выведено каллиграфическим почерком: Лагардер.

— И что же? — воскликнул Анри, буквально сгорая от нетерпения.

— Увы! Документы были украдены!

— Проклятье! — вскричал несчастный мальчик.