Лето волонтёра - Сергей Лукьяненко

Кажется, я моргнул.

Потому что мир вокруг изменился, а как это произошло, я не заметил.

Над головой собирались тучи, накрапывал мелкий дождик.

Тихо, очень тихо. Только откуда-то доносился легкий гул машин, поблизости шла трасса.

Вокруг – высокие деревья. И очень, очень много старых надгробий – покосившихся, со стертыми буквами, почти все без оградок.

Меня занесло на кладбище!

Но хотя бы я убедился, что мой Высший слушает меня. И даже как-то реагирует.

Что же это значит? Андрей умер, его похоронили?

Да непохоже, что тут часто хоронят… А судя по группе людей в сторонке, стоящих рядом с тихо говорящей женщиной, по виду типичным экскурсоводом, кладбище непростое.

Я пошел между могилами, невольно читая имена. Многие казались смутно знакомыми. Какое-то кладбище писателей?

И тут я увидел Андрея.

Бомж сидел на корточках перед одним из надгробий, водил в воздухе рукой, будто дирижируя. Окликнуть его я не рискнул, кричать на кладбище как-то неправильно, поэтому пошел быстрым шагом. Дорожки между могилами местами здорово заросли, кое-где пробивались корни деревьев. Ну, в общем, толпы посетителей сюда не ходили, наверное, кладбище где-то на отшибе или за городом.

Я подошел к Андрею и остановился. На памятнике из серого камня было только имя «Арсений Тарковский» и даты жизни. Андрей что-то бормотал, я прислушался:

Предчувствиям не верю, и примет

Я не боюсь. Ни клеветы, ни яда

Я не бегу. На свете смерти нет:

Бессмертны все. Бессмертно всё. Не надо

Бояться смерти ни в семнадцать лет,

Ни в семьдесят. Есть только явь и свет,

Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете.

Мы все уже на берегу морском,

И я из тех, кто выбирает сети,

Когда идет бессмертье косяком…[11]

Андрей замолчал. Скосил на меня глаза. Неожиданно светло улыбнулся и замахал руками в воздухе.

– Максим! Максим! Друг мой, ты вернулся из странствий!

– Да. – Я невольно улыбнулся в ответ. – Хорошо, что я вас нашел.

Андрей кивнул и торжественно произнес:

Когда тебе придется туго,

Найдешь и сто рублей и друга.

Себя найти куда трудней,

Чем друга или сто рублей.

Ты вывернешься наизнанку,

Себя обшаришь спозаранку,

В одно смешаешь явь и сны,

Увидишь мир со стороны[12].

Он попробовал подняться, крякнул, чуть не завалившись набок, оперся о траву.

– Дорогой Максим, не будет ли обременительной просьба помочь мне подняться? У меня затекли ноги…

Я протянул руку и помог ему встать.

– Да и колени у меня давно не те, что в молодости, – со вздохом продолжил Андрей. – Честно говоря, из всех моих органов уважения заслуживают лишь мозг и печень… Но не станем о грустном!

Андрей был одет в унылый темно-синий костюм того скучного официального кроя, что позволяет ходить в нем хоть в магазин за кефиром, хоть на прием к президенту. Под пиджаком, впрочем, была легкомысленная рубашка, оранжевая с белым, да еще и с оторванной на видном месте пуговицей. Костюм был когда-то хорошим, но сейчас явно нуждался в химчистке.

Или, как минимум, в сушке.

– Вы промокли, – сказал я.

– Небо плачет, – сообщил Андрей. – На кладбище это уместно, я нарочно ждал дождя… В Москве льет?

– Нет еще. А мы где?

Он вопросу не удивился.

– В Переделкино. Хорошее тут кладбище, много великих тут спит. Понимаешь, Максим, один-то памятник есть у каждого поэта, даже если в городах изваяний не удостоились… Тут хорошо… Женя Евтушенко тут, Боря Пастернак, Роберт Рождественский… ах, какие имена, какие имена, Максим! Какая сила! И те, что в тени у них были, тоже здесь… многие… дедушку Корнея и ты, наверное, знаешь?

– Чуковского? – Мне даже стало обидно. – Знаю, конечно! А Тарковский разве писал стихи? Он ведь кино снимал!

Андрей вздохнул.

– Кино сын его снимал, вот, крест стоит… Арсений стихи писал.

– А я в городе вас искал вначале. У памятника Цветаевой.

– Я там нечасто бываю, только из чувства долга. – Андрей внезапно поморщился. – Зато сюда как на праздник прихожу.

Странные у него, конечно, понятия о празднике.

Как и весь образ жизни – бродяжничать, читать стихи памятникам поэтов и пить без отдыха.

Словно услышав мои мысли, Андрей достал из внутреннего кармана пиджака маленькую фляжку, уже наполовину пустую, осушил ее в два глотка. Выдохнул и сказал:

– Тебе не предлагаю, помню, ты не пьешь. Очень мне нравится ваше поколение, здоровье бережете… Ты пришел послушать стихи?

Я неловко пожал плечами.

– Да ничего, – сказал Андрей беззаботно. – Время читать и слушать стихи придет, непременно! Главное, до него дожить.

Пустую фляжку он спрятал обратно, а из другого кармана достал мятый галстук – такой безумной расцветки, что оранжевая рубашка померкла. Встряхнул, сказал, будто это что-то разъясняло:

– Мне сейчас к Жене Евтушенко… Вот только уйдет экскурсия от памятника… Так зачем ты пришел? И кто ты теперь, Максим?

Взгляд у него был совершенно трезвым и без тени безумия.

– Я больше, чем раньше, – признался я. – Во мне сидит Высший.

– И сейчас? – с легкой опаской спросил Андрей.

– Угу.

– Но это же… не в первый раз…

– Это другой Высший. Тот был чужой, его основа Милана, а для этого основа – я!

Бомж нахмурился. Подошел ближе, с тревогой заглянул в глаза.

– А как ты ощущаешь его присутствие? Как нечто находящееся внутри тебя и вызывающее беспокойство? Его голос звучит внутри головы или снаружи?

– Я не псих! – выкрикнул я возмущенно.

– Нет-нет, я вовсе не это хотел сказать… – пряча глаза, произнес Андрей.

– Он вообще со мной не говорит! Но сделал пакость Высшему Миланы… и теперь они готовятся между собой сразиться. Здесь, в нашем времени.

Андрей прищурился.

– Должен остаться только один? Оба хотят развиваться на базе человечества?

Я кивнул.

– Видишь, помню кое-что… из прошлого… – Андрей поморщился. – Удивительно. Один человек, которого используют двое Высших… какой чудовищный конфликт интересов! А в чем их смыслы?

– У Миланы вроде неплохой, – признал я. – Ее Высший умеет находить общие интересы, компромиссы. Он за мирное сосуществование, в общем.

– Действительно неплохо, – признал Андрей и тут же быстро добавил: – Извините… не хотел вас обидеть!

– Я своего зову Супермакс, – мстительно сказал я.

– Извините, Супермакс, – послушно повторил Андрей. – А в чем смысл уважаемого Супермакса?

– Не знаю. Он не колется, понимаете? Не считает нужным что-то объяснять.

– Хм. – Андрей обошел вокруг меня. – А ты уверен, что…