Новый Мир ( № 9 2008) - Новый Мир Новый Мир

Второе известие об усердном внимании Агафьи Матвеевны к участи халата доходит до нас из другого, на сей раз драматического, эпизода, следующего сразу за сценой окончательного расставания Ольги с Обломовым. Известие это, в отличие от предыдущего — в целом комического и житейски наивного,-— печальное и, вместе, печаль утоляющее. Весть о душевной зоркости счастливой в смирении любви Агафьи Матвеевны и об особой ее недреманной проницательности.

“Бог знает, где он бродил, что делал целый день, но домой вернулся поздно ночью. Хозяйка первая услыхала стук в ворота и лай собаки и растолкала от сна Анисью и Захара, сказав, что барин воротился. Илья Ильич почти не заметил, как Захар раздел его, стащил сапоги и накинул на него — халат! — Что это? — спросил он только, поглядев на халат. — Хозяйка сегодня принесла: вымыли и починили халат, — сказал Захар. Обломов как сел, так и остался в кресле”.

Средоточием и, одновременно, приметой важности этого известия становятся здесь два знака препинания — тире и восклицательный знак, один из которых решительно выделяет, а другой неожиданно ликующе утверждает слово “халат”. Знаки эти — много говорящие и психологически наполненные, ибо они здесь взамен несобственно-прямой речи. Знаки радостного удивления от встречи с родной вещью и знаки благодарности Агафье Матвеевне (да и Захару) не только за заботу, но и за точную догадку о его теперешней тяготе и нужде. Но главное, это знаки грамматики возвращения. Долгого возвращения Обломова к самому себе.

Правда, возвращение это оказалось сродни бегству и поражению, а обретено было ценой невиданного душевного потрясения. Но зато Илье Ильичу было к чему возвращаться. Ибо, преодолев — с благой помощью все той же Агафьи Матвеевны — тяжкий месяц забытья и болезни, он возвратился к покою. Покою как естественному состоянию своей жизни, с привычным для нее тоном чувств и настроем мыслей. Начало же этому возвращению положил халат, заботливо сбереженный и тщательно вымытый хозяйкой и накинутый сердобольным Захаром ему на плечи. Иначе говоря, пока Илья Ильич изнемогал от трудностей любви духовно возвышенной, душевно страстной и этически взыскательной, совсем незаметно для него возрастал труд любви другой — потаенной, ничего взамен не требовавшей и преданной без корысти: просто оттого, что он, Илья Ильич, есть на свете. Любви Агафьи Матвеевны, для которой любить значило, в числе прочих немудреных проявлений, привести в порядок его халат. Потому именно халат, что смутно, безотчетно и лишь верным своим чутьем любящей женщины она почувствовала и поняла роль халата в деле душевного выздоровления Ильи Ильича. Вернее, вняла его заветному, неведомому другим, смыслу существования во всем бесхитростном обиходе обломовской жизни. Ибо вместе с позабытым уже удобством халат несет еще и успокоение разметанным чувствам своего ошеломленного жизнью владельца. Оттого-то первой утешает Обломова все-таки хозяйка — руками испуганного Захара накидывая его на плечи истомленного горем совести “постояльца”.

И наконец, весть о халате последняя — лирическая. “Все в доме Пшеницыной дышало таким обилием и полнотой хозяйства, какой не бывало и прежде, когда Агафья Матвеевна жила одним домом с братцем. <…> Подушки белели, как снег <…> одеяла шелковые, стеганые. Целые недели комната хозяйки была загромождена несколькими раскинутыми <…> ломберными столами, на которых расстилались эти одеяла и халат Ильи Ильича. Агафья Матвеевна <…> трудилась с любовью, с неутомимым прилежанием, скромно награждая себя мыслью, что халат и одеяла будут облекать, греть, нежить и покоить великолепного Илью Ильича. <…> — Полноте работать, устанете! — унимал он ее. — Бог труды любит! — отвечала она, не отводя глаз и рук от работы”.

Конечно, написано это с юмором и улыбкой. Но с юмором, вызванным не столько хлопотами хозяйки вокруг одеял и халата, сколько дышащим радостью за двух этих людей. Но с улыбкой, рождающейся не столько по поводу привычно покойно лежащего на диване Обломова, сколько воплощающей в словах о великолепном Илье Ильиче удивление автора подлинностью именно этих слов. Слов, что лишь верно отражают чувства, навсегда поселившиеся в душе именно так любящей женщины.

Возвращаясь напоследок к теме сопоставления героинь “Обломова” и “Душечки”, стоит коротко сказать о природной разнице юмора Гончарова и Чехова, внятно при медленном чтении обнаруживаемой. И дело здесь не только в том, что в 1857 году шутили иначе и над иным, нежели в 1894-м. Оно, это самое дело, прежде всего — в необходимой и достаточной сумме обстоятельно явленного человеколюбия, которым должен обладать писатель. Иначе говоря, в его способности понимания человека как собрания душевных ли, духовных ли слабостей; им, этим слабостям, сочувствия и готовности разделить их без надмения и насмешки. С живым ли спутником, с литературным ли персонажем, с любящей ли беззаветно женщиной.

Великий Новгород

"Никто из нас другим не властелин..."

Принято считать, что браки бывают “по любви” или “по расчету”.

Первые мы скорее одобряем. Вторые — нет.

Вы не слишком верите в чувства? Так спросите себя, хотите ли вы, чтобы ваш сын или дочь, племянники или крестницы женились или выходили замуж только по расчету, не испытывая особых эмоций по отношении к избраннице/избраннику?

Нет, решительно нет! Пусть хоть какое-то чувство будет. Ну, не так чтобы любовь совсем без оглядки, не те нынче времена. Но из-за денег? Чтобы не

остаться “в девках”? Полноте, ребенка нынче можно вырастить одной. Все лучше, чем потакать чужим капризам.

Чтобы было кому кофе сварить и белье постирать? Белье можно постирать в стиральной машине. А кофе сварить в другой машине.

И то правда. Но сами понятия любовь , гармония в браке , семейная жизнь имеют одно содержание для тех, кто моложе тридцати, и существенно иное для тех, кто старше пятидесяти.

Все счастливые семьи похожи друг на друга — нет, не сказала бы. Похожи они разве что тем, что в такой семье не озабочены поиском выхода из наличествующего положения вещей: либо его считают для себя подходящим, либо скрепя сердце довольствуются тем, что есть, потому что могло быть куда хуже . Это может касаться чего угодно — уровня доверия между супругами, распределения обязанностей, материального достатка.

Я всю жизнь прожила в городе, более того — в столице. Сельские семьи имеют свою специфику, которой я толком не знаю. Поэтому сказанное далее касается нравов большого города, точнее — того слоя его обитателей, который мне хорошо знаком.

Митя и Лариса

Меня всегда занимали такие длительные браки, которые — на первый взгляд — должны были бы развалиться прямо-таки через месяц-другой, а они длятся нередко не одно десятилетие. Счастливы ли эти люди или не слишком-— не берусь судить; видимо, у них есть резоны, раз уж они живут вместе.

Митя учился на нашем факультете. Его страстью были походы, особенно-— на плотах и байдарках. Один из таких походов едва не кончился печально: при сплаве через порог Митю смыло и затянуло под плот. Его вытащили, но он получил, среди прочих травм, жестокое сотрясение мозга. В дальнейшем это должно было сильно сказаться на его образе жизни: отныне нельзя было ночами сидеть с лупой за старинными рукописными книгами, есть что попало, поднимать тяжести. Митя не готов был с этим смириться, что не прибавляло ему здоровья.

Их роман с Ларисой начался еще во времена студенчества. Когда Митя

обзавелся новой квартирой, я его там навестила. Это, несомненно, была гармоничная семья, хоть и своеобразно устроенная.

Времена тогда были достаточно тяжелые, и все мы — семейные женщины, поглощенные каждая своим Делом , а многие еще и детьми, — разрывались между работой и домом. Лариса домом не занималась вовсе. Казалось, она была готова питаться одними плавлеными сырками и кофе, лишь бы не иметь дело с кастрюлями. Собственно, она имела право на этот выбор — она писала диссертацию, а потом и книгу. Но Мите уже тогда нужна была диета, а главное — надо было как-то следить, чтобы он не делал того, что ему заведомо вредно, и чтобы хоть раз в год обследовался в стационаре.

Лечиться Митя не желал. Лариса помалкивала — думаю, что стремилась избежать конфликта. А быть может, она считала, что взрослый человек обязан сам заботиться о себе и о своем здоровье. В общем, дом — а это безусловно был дом, небанально обставленный, с большой библиотекой , — тащил на себе Митя, который — если не болел — продолжал работать, притом весьма интенсивно. И когда наша общая знакомая, случайно встретив сильно исхудавшего и постаревшего Митю, стала настаивать, чтобы я как-то вмешалась, я не стала этого делать.