Новый Мир ( № 9 2008) - Новый Мир Новый Мир

“Чеченский блюз” — история новогоднего штурма Грозного в начале Первой чеченской. Капитан Кудрявцев, командир танковой роты Майкопской бригады, почти полностью уничтоженной гранатометчиками Дудаева, чудом остался жив. Он собирает выживших после бойни на привокзальной площади солдат и занимает опустевший дом, превращая его в укрепленный пункт.

Кудрявцев и пятеро солдат стремятся не героически умереть, а отсидеться в заброшенном здании, не привлекая к себе внимания, но когда чеченцы их атакуют, отряд Кудрявцева принимает бой. Героическая оборона и составляет сюжетное ядро романа. Нормальная военная история: долг сильнее страха смерти — Кудрявцев выполняет приказ, отданный еще до вступления в город,-— закрепиться на окраине и ждать помощи морпехов.

Кудрявцев и его товарищи — Таракан, Крутой, Ноздря, Чиж и Филя — вовсе не рождены солдатами. Каждого автор заставляет вспомнить о счастье мирного времени. Ужасу войны противопоставлена гармония мирной жизни. Война не их мир, не их стихия. Люди на войне, они могут преодолеть страх, исполнить свой долг, много часов отбивать атаки превосходящего противника, но не в этом заключен смысл их существования.

На первый взгляд герои другого “чеченского” романа Проханова — “Идущие в ночи” — более соответствуют образу человека войны. Отец и сын Пушковы — потомственные военные. Отец служит начальником разведки группировки войск, штурмующей Грозный (это уже Вторая чеченская). Сын командует одной из штурмовых групп. Пушковы — не трусливые и разложившиеся “гады”, а умелые и храбрые офицеры, пришедшие на чеченскую войну как будто со страниц романов о Великой Отечественной.

Но и Пушковым война чужеродна: “Война — это дурь”, — говорит сыну старший Пушков. Непонятный, непредсказуемый, враждебный мир, где приходится полагаться не на расчет, а на удачу.

Клык, сильный и умелый пулеметчик из взвода младшего Пушкова, как будто хорошо приспособлен к войне, но и он оказывается всего лишь мобилизованным крестьянским сыном (внуком?), который и воюет по-крестьянски: “Клык распарывал пулеметом бородатого набегавшего чеченца. <…> крестьянским движением подсаживал его на вилах <...> как тяжелую сырую копну”. Его товарищ Звонарев — мученик за веру и Отечество, но никак не человек войны. Даже спецназовец Коровко, образец крепости и силы, мечтает после войны стать экскурсоводом в Музее искусств (впрочем, это отнесем к своеобразному “юмору” Проханова).

Русские солдаты и офицеры в романах Проханова почти всегда “люди на войне”, которые “всего лишь” исполняют свой долг. Они временно, вынужденно забросили мирные занятия.

Сложнее с чеченцами. Образ врага в “Чеченском блюзе” достаточно прост: чеченцы там видны только сквозь прицел автомата. Враги. Длинноволосый красавец Исмаил, похожий на романтического героя, конечно, отличается от неуклюжего “профессора”, нерасторопности которого Кудрявцев обязан жизнью. Но в большинстве своем они сливаются в образ некоего единого злобного существа. Чеченцев, преследовавших Кудрявцева, Проханов уподобляет “стае черных низкорослых собак”. Автор “Блюза” не стремился понять чужую правду.

“Идущие в ночи” создают уже совершенно иной образ чеченца. Оказывается, у врага есть своя правда. Проханов старается смотреть на войну то глазами Пушкова, то глазами Басаева. “Вжиться” в чеченскую душу удалось до такой степени, что страстные русофобские монологи героев-чеченцев, по замечанию Льва Данилкина, можно выкладывать на сайтах сепаратистов. Но “крупным планом” в романе показаны только два чеченца — начальник разведки Адам и Шамиль Басаев. Омерзительный Адам, похожий на шимпанзе, пропитанный “кислым, кровавым запахом смерти, как содранная, кинутая в дубильную кадку шкура”, перерезает горло Звонареву. Это не воин, а палач.

Басаев — воин. Исторический Шамиль Басаев, очевидно, был идеальным полевым командиром, образцом “человека войны” — умелого, безжалостного, высокопрофессионального убийцы, начисто утратившего самую память о рыцарственном отношении к врагу. Но Басаев Проханова — дело другое. “Воплощение вековечной неукротимой стихии <...> яростной, враждебной и злой”,

он сохранил в душе память о мирной жизни в довоенном Грозном, где были “цветущие клумбы с узорами восточных ковров” и “цветные лотки с толстыми разомлевшими продавщицами, где продавались сладкая вода, сливочное мороженое, и он, мальчик, разворачивал серебряную обертку, погружал губы, язык, стонущие от холода зубы в душистую млечную сладость”.

Человеком войны Басаев стал в Абхазии, там Шамиль и его друг Илияс принимают кровавое “причастие”, убив двух беспечных грузинских солдат. На войне с русскими Шамиль окончательно превратится в сгусток злобы, ненависти: “Ненависть его была столь сильна, что глаза выдавились из-под век и вспыхнули страшным фиолетовым цветом. Вращаясь и влажно мерцая, ударили чернильной тьмой в лица пленных, и те ужаснулись этой непроглядной тьме, обрекающей их на мучительную неизбежную смерть”. Эта ненависть и спасет Басаева, когда, тяжело раненный, он будет находиться между миром живых и миром мертвых и мулла станет листать перед ним книгу его жизни. Басаев выживет, чтобы “пострелять русских сук”.

И все-таки идеальный образ человека войны здесь вовсе не Басаев. Басаев чужой, Проханов старательно воссоздает его образ, но не может избежать некоторого схематизма. Проханов смотрит на него со стороны. В этом романе есть герой, которого автор знает, понимает, чувствует куда лучше.

Проханов в 1970 — 1980-е посетил едва ли не все “горячие точки”, где сражались советские войска или работали советские разведчики и военспецы. Много и охотно бывал в Афганистане, в девяностые несколько раз посетил воюющую Чечню. Но Проханов — военный корреспондент, а не танкист, не мотострелок и не военный разведчик (впрочем, как знать…). Взгляд Проханова на войну — взгляд военкора, но военкора особенного.

В романе “Идущие в ночи” есть такой необычный военкор — Литкин.

Казалось бы, Литкин — еврей, участник информационной войны, развернутой (по мнению Проханова) против Российской армии, друг чеченских полевых командиров — полная противоположность Александру Проханову. К тому же хорошо известен и прототип Литкина — корреспондент радио “Свобода” Андрей Бабицкий.

На самом деле Литкин — образ идеального военкора, человека, завороженного противоестественной красотой жестокости и убийства. Этот образ неоднократно воплощался в персонах настоящих военных журналистов, от Михаила Кольцова до Александра Невзорова, Андрея Бабицкого и самого Александра Проханова.

Но каждый из этих людей все-таки отклоняется от идеала, от персонажа, который живет только на войне и ради войны: “Эстетика распада питала его мастерство. Природа, медленно тратившая энергию жизни на создание дерева, человека или дома, испускала ее мгновенно при попадании снаряда. Высвобождала энергию смерти. Создавала жуткую красоту разрушения”.

Литкин понимает, точнее — чувствует законы войны, не постижимые умом нормального человека. Литкин — служитель зла, жрец Бога войны (Духа войны, Духа разрушения). Еще в “Чеченском блюзе” Проханов попытался персонифицировать войну, создать ее видимый образ: “Над площадью в клубах дыма, раздувая кострище, носилось уродливое многокрылое существо, плевало сверху красной слюной, харкало белой слизью, пялило во все стороны выпученные глазища. Над гибнущей бригадой, превращая ее гибель в чью-то победу и ликование, неслось неумолчное „Аллах акбар!””. Это чудовище в следующем “чеченском” романе превратится в карающий Дух разрушения, прилетевший из глубин мироздания, чтобы, подобно огромному ястребу, расклевать, уничтожить город, умертвить в нем “каждую живую частичку”.

Литкин снимает фильм для какой-то французской телекомпании, но работает он, конечно, не ради денег. Литкин обретается при штабе Басаева, который ценит его, — журналисты показывают всему миру жестокость русских и мужество чеченцев. Но Литкину интересны не чеченцы, а война. Басаев — всего лишь один из героев его картины.

Литкин служит только Духу разрушения, он даже молится ему. Его коллеги — не журналисты, откомандированные на войну российскими телеканалами,-— этих Литкин презирает. Откормленные на трупах псы, терзающие тела погибших на минном поле чеченцев, и вороны-падальщицы — вот его “товарищи по работе”. Литкин снимает разлагающийся труп, а ворона терпеливо ждет, пока “коллега” сделает свое дело. Литкин прекратил снимать и даже кивнул вороне, в ответ “птица на секунду прикрыла круглые глазки кожаной пленкой”.