Клеопатра. Последняя царица Египта - Артур Вейгалл

В армии, сосредоточившейся в Эфесе, были воины всех национальностей. Там было девятнадцать римских легионов, воинские формирования из галлов и германцев, мавров, египтян, суданцев, арабов, бедуинов; были представлены мидяне, армяне, племена с берегов Черного моря, греки, евреи и сирийцы. Улицы города были забиты людьми во всевозможных одеждах с самым разнообразным оружием, разговаривавшими на сотне языков. Наверное, никогда еще в истории не собиралось вместе такое большое количество народов (у персидских царей Ахеменидов было побольше, да и у многих других. – Ред.), и Клеопатру, вероятно, переполняла гордость от осознания того, что на самом деле это она была причиной такой огромной мобилизации военных сил. Да, они собрались вместе по просьбе Антония, но они пришли, чтобы сражаться за нее. Они были здесь для того, чтобы отстоять ее честь, чтобы возвести ее на трон, дав власть над античным миром. Лесом мечей и копий они собирались оправдать те ночи почти шестнадцать лет назад, когда, будучи маленькой царицей Египта, она лежала в объятиях могущественного старого римского развратника. В те далекие дни она сражалась, чтобы сохранить независимость своей страны и своей династии. Теперь она была царицей владений более обширных, чем владения, которыми правили самые великие фараоны, и вскоре она должна была увидеть, как ее царский род поднимется на такую высоту, которой никогда раньше не достигали цари Египта. В то время у Клеопатры вошло в привычку в качестве клятвы произносить следующие слова: «Так же верно, как то, что однажды я буду вершить правосудие на Капитолии». С гордостью исполняя роль хозяйки в Эфесе, она, вероятно, ощущала, что этот великий день совсем близок. Жители Эфеса уже приветствовали ее как свою царицу, и уважение, которое ей оказывали вассальные цари, было очень заметным.

Весной 32 г. до н. э. в штаб-квартиру Антония прибыли около четырехсот сенаторов. Они заявили, что после осуждения своего соперника в римском сенате Октавиан посоветовал всем, кто был на стороне его врага, покинуть город, после чего они и отплыли в Эфес, оставив около семисот или восьмисот сенаторов, которые либо одобряли Октавиана, либо придерживались уклончивой политики. Война еще не была объявлена, но теперь, видимо, не требовалось никакого объявления.

С прибытием сенаторов в лагере стали назревать волнения. Власть и авторитет Клеопатры сильно возмущали вновь прибывших, для которых существующее положение вещей было чем-то вроде откровения. Они не сразу поняли, что царица Египта играет активную роль в приготовлениях к войне, и многие из них быстро осознали, что Антоний, как восточный диктатор и муж Клеопатры, вряд ли будет восстанавливать республиканское правление в Риме. Вскоре некоторые из них начали проявлять недовольство царицей и намекать, что ей следует отойти на задний план, по крайней мере в тот момент. Был там военачальник по имени Гней Домиций Энобарб из старой республиканской семьи, который никогда не признавал право Клеопатры на верховную власть, которой она добилась. Энобарб никогда не обращался к ней, называя ее титул, а всегда только по имени. В конце концов этот человек прямо сказал Антонию, что ему следует отправить Клеопатру домой в Египет, чтобы она там дожидалась окончания войны. Он, видимо, обратил внимание Антония на то, что ее присутствие в армии создает ложное впечатление и может оттолкнуть от него многих его друзей-римлян. Быть может, он предложил, чтобы царица освободила свое место для Цезариона, чьи права мало кто отрицал. Видя разумность этого совета, Антоний велел Клеопатре возвращаться в Александрию, но она, сильно встревожившись, говорят, подкупила Публия Канидия, одного из советников Антония, которому он больше всего доверял, чтобы тот защитил ее интересы, в результате чего предложение Домиция Энобарба было отклонено, и царица осталась с армией. Публий Канидий указал Антонию на то, что египетский флот будет сражаться более охотно, если с ним будет их царица, да и египетские деньги можно будет получить гораздо быстрее, если будет считаться, что это она сама в них нуждается. «И, кроме того, – сказал Канидий, – я не вижу, кого из царей, присоединившихся к этой экспедиции, Клеопатра ниже по интеллекту, ведь она одна долгое время правила огромным царством и научилась у тебя, Антоний, вершить великие дела».

Длительное пребывание царицы в Эфесе и ее связь с приготовлениями к войне были причиной крупных разногласий, и римские сенаторы разделились на две партии: на тех, кто поддерживал замыслы Антония, и тех, кто теперь был за примирение с Октавианом, которое должно было стать средством избавления римской политики от тревожащего влияния Клеопатры. Когда до ее ушей дошли вести об усилиях миротворцев, ее досада, наверное, была очень сильной. Должны ли ее надежды разбиться вдребезги только потому, что нескольким упрямым сенаторам не понравилось то, что иностранный монарх занимается политикой республики? Клеопатра больше не доверяла Антонию, так как ей казалось очевидным, что он в глубине души старается лишь ради своего собственного возвеличивания и готов отодвинуть ее на задний план в тот момент, когда ее интересы станут представлять угрозу его собственным. Это она подстрекала его к войне, поддерживала его на должной высоте, разбудила в нем чувство долга и в большой степени финансировала его нынешние действия, а он готов слушать тех, кто убеждает его заключить мир. Только недавно он предложил Октавиану, что сложит оружие, если тот сделает то же самое. В тот момент Клеопатра, наверное, думала, что это просто дипломатический ход для завоевания популярности, но теперь, видимо, поставила желание Антония воевать под большой вопрос и спросила себя, не предпочел бы он мир, покой и свободное время, чтобы пить и пировать вволю. Тем не менее война была необходима для ее честолюбивых замыслов и для того, чтобы ее сын мог вступить в свои права. Если Октавиан не будет свергнут, она никогда не будет чувствовать себя в безопасности, а она всем сердцем хотела прийти в тихую гавань после лет бурь и напряженных усилий.

Итак, для нее самым главным было не допустить заключения мира, поэтому она сделала последнее усилие в этом направлении и, используя все хитрости и уловки, начала уговаривать своего мужа издать указ об отречении от Октавии и тем самым оскорбить Октавиана так, что никакое извинение не будет принято. Как только об этом плане прознала партия миротворцев, они начали оказывать на Антония давление, чтобы он помирился с Октавией. Несчастного изводили и донимали обе стороны, видимо, до тех пор, пока он от этого не устал. Однако советники Клеопатры в конце концов одержали в этом вопросе верх, и Антоний принял решение сделать опережающий ход и приплыть в Грецию, тем самым приблизив на шаг боевые действия. В конце апреля он приплыл из Эфеса на остров Самос, оставив часть армии. Здесь он пробыл две или три недели, во время которых он предавался легкомысленным развлечениям, что было реакцией на все волнения. Он приказал своим вассалам привезти с собой на встречу лучших актеров и комедиантов, чтобы высокое собрание не испытывало недостатка в развлечениях; и теперь этих актеров на кораблях доставляли на Самос, чтобы там разыгрывать представления перед царями и разными правителями. Эти владыки соревновались друг с другом, давая великолепные пиры, но нам ничего не известно о подобном расточительстве со стороны Клеопатры, которая, вероятно, была слишком встревожена и слишком благоразумна, уделяя достаточно времени и внимания своим обязанностям хозяйки. Богатые жертвы были принесены богам в островных храмах; каждый город отдал на это по быку; а священные чертоги, наверное, оглашались обращениями почти ко всем богам Востока и Запада. Поразителен был контраст между блеском и весельем на Самосе и унынием в тех городах, которые лишились своих солдат и денег и вот-вот должны были быть ввергнуты в ужасы кровопролитной войны. «Пока почти весь мир, – пишет Плутарх, – полнился стенаниями и плачем, этот единственный остров несколько дней оглашался звуками труб и арф, театры были полны людей, а хоры играли трагедии; и люди начали спрашивать себя, как же будет отпразднована победа, если они пошли на такие расходы в начале войны».