Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945 - Вера Павловна Фролова

– Зачем такие мрачные мысли? – возразила я. – Война не может длиться вечно. Она скоро закончится. Может быть, тебе посчастливится избежать очередного призыва. Пусть твой отец еще раз попытается…

– Навряд ли это теперь удастся, а от судьбы не уйдешь, – спокойно, голосом Гельбихи сказал он и вдруг предложил: – Посиди минут десять вот здесь, на стуле. Я попытаюсь сделать с тебя быстрый набросок… Возьми в руку хотя бы вот это зеркало. Смотрись в него вот так…

Набросок действительно получился «быстрым» – Генрих затратил на него всего каких-то 10–15 минут – и, на мой взгляд, очень удачным. Он изобразил меня в профиль и одновременно – посредством зеркальца – в анфас… На виске часть волос выехала из косы, свисает слегка волнистой прядью вдоль уха. Взгляд смущенно-насмешлив. Вот Генрих выбрал из коробки несколько цветных карандашей, уверенно нанес ими короткие штрихи. И глаза сразу ожили, засветились зеленоватым светом. Едва заметные коричневые тени подчеркнули округлость щек, подбородка. На губы легла легкая, упругая розоватость.

Генрих подождал, пока я вдосталь насмотрелась на свое изображение, затем свернул ватман в трубочку, смущаясь, подал мне: «Тебе. На память».

– Большое спасибо, Генрих. Херцлихен Данк. Я постараюсь сохранить твой рисунок.

Мне вдруг захотелось сказать этому стеснительному немецкому пареньку что-то очень хорошее, приятное для него, например, то, что я очень благодарна ему, Анхен, а также их родителям за их доброе, человеческое отношение к нам, «невольникам» с Востока. А еще за то, что именно общение с семьей Гельб да еще, конечно, с Маковским помогло постепенно понять мне, что виновником всех наших бед является гитлеризм, а вовсе не немецкий народ, и я теперь знаю, что для большинства простых немцев человеконенавистнические фашистские идеи столь же чужды и отвратительны, как и для нас, советских людей. А еще – что меня очень радует то, что и среди них, немцев, есть люди добрые и великодушные, честные и справедливые, стойкие и мужественные. Очень мне хотелось сказать все это Генриху, но я почему-то не сказала – наверное, побоялась показаться ему сентиментальной… Вскоре наши засобирались домой, и мама позвала меня.

Мы уже поднимались на свое крыльцо, когда фрау Гельб окликнула маму. Она всунула ей в руки пакет с пшеничной мукой: «У вас гостья, Анна, испеки завтра тоже кухон. Это еще из моих прошлогодних запасов». Мама не стала отказываться, и воскресный чай мы пили с пирогами.

В тот день погода хмурилась, поэтому из посторонних у нас почти никого не было. После обеда Миша сходил за Павлом Аристарховичем и Юрой, а по пути встретил Михаила от Бангера, позвал и его к нам. Конечно, заявились также Франц с Генькой и Джованни с Кончиттой. Когда накрыли стол, решили ответно пригласить «на пирог» и Гельбово семейство. Старшие отказались, – Гельбиха сослалась на больную ногу, – а Генрих и Анхен тут же явились.

Вечер за разговорами проходил хорошо, но под конец его все же сумел испортить Адольф-второй. Наружная дверь была не заперта, и Шмидт возник на пороге как раз в тот момент, когда Сима поставила на стол тарелку со свеженарезанным пирогом. Под жестким, недоуменно-колючим панским взглядом все невольно смутились, умолкли, и только одна мама не растерялась.

– Зетцен, Адольф, с нами чай тринькать, – по-своему пригласила она Шмидта и поднялась из-за стола. – Гляйх я принесу для тебя тассе. Тей горячий, садись.

– Спасибо. Нет необходимости, – буркнул Шмидт, жестом останавливая направившуюся в кухню маму, и еще раз обвел всех удивленно-мрачным взором. – У вас тут, как я вижу, собралась неплохая компания. – Он остановил взгляд на Генрихе и на покрасневшей Анхен. – И вы здесь? Потеряли тут что или как?..

Шмидт хмуро приказал Леониду с утра отправиться к Клееманну, помогать достраивать там сарай и, буркнув под нос: «Гутен нахт», вышел за дверь. Из коридора, однако, позвал меня выйти за собой следом.

– Я выдаю еженедельно продукты именно для вас, моих работников, а не для прочих оборванцев и обжор, – сердито сказал он мне на крыльце. – Что еще за сброд тут собрался? И откуда, интересно, появилась у вас мука для кухона? Если я дознаюсь, что…

– Пожалуйста, успокойтесь, – прервала я Шмидта. – Муку нам принесла вчера фрау Гельб. Можете проверить! И в гостях у нас сейчас наши друзья, а никакой не сброд. Что же касается продуктов, то больше, чем положено, вы нам не выдаете, верно? Зачем же попрекать?

– Я не упрекаю – много чести! Я приказываю вам немедленно выпроводить из дома всех посторонних. Иначе позову полицию! – повысил голос Шмидт. Он презрительно хмыкнул. – Друзья… Скажешь, эти вороватые итальянцы или грязные польские любовники – ваши друзья? Или этот высокомерный бывший царский офицер – тоже ваш друг? Был четверть века врагом, а стал другом? Зачем вы водитесь также с чахоточным русским, что работает у Бангера? Он скоро сдохнет, а до этого заразит своей болезнью кого-нибудь из вас… И не смейте никогда впредь приваживать к себе немецкую молодежь! Ничему хорошему они у вас, русских большевиков, не научатся…

Шмидт, кряхтя, стал спускаться с крыльца, а я, естественно, не смогла промолчать: «Этот русский от Бангера не был болен, когда прибыл сюда, в Германию. Его сделал больным ваш немецкий концлагерь. И мне лично все равно, кем был раньше смотритель кладбища. Сейчас он просто наш соотечественник. Просто русский человек. А поляки и итальянцы тоже не хуже всех остальных людей. Они, так же как и мы, „восточники“, не виноваты, что оказались здесь, в вашей Дейтчланд. Что же касается Генриха и Анхен – они сами охотно приходят к нам. А почему – спросите их».

– Я не собираюсь ничего ни у кого спрашивать – еще чего не хватало! – остановившись (он уже шел по дорожке к своему дому), с досадой крикнул Шмидт. – Я приказываю, чтобы через пять минут все чужие от вас вымелись! Дождетесь, что я, в самом деле, вызову полицию!

Все сидящие за столом встретили меня тревожно-вопросительными взглядами.

– Шмидт позвал меня, чтобы дать наряд на завтрашний день, – беспечным голосом соврала я. – Он пожелал всем хорошо провести этот вечер.

Однако настроение у всех уже было основательно подпорчено, и примерно через час наши гости разошлись. Все это время я с тревогой прислушивалась к каждому шороху снаружи. Казалось, вот-вот нагрянет снова Шмидт, и тогда уже не миновать нам большого скандала. Но он не пришел, не выполнил также своей угрозы и в отношении полиции. Возможно, решил, что мы послушались и тотчас выпроводили всех от себя, а возможно – и это, пожалуй, вернее, – просто постеснялся в какой-то мере показать свой дурной нрав перед