Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945 - Вера Павловна Фролова

ухватить бы, постараться бы ухватить промелькнувший над твоей головой огненный сколок. Быть может, это твоя – быть может, это только твоя заветная звезда показалась на мгновенье из-за расколотого вдребезги небесного свода. Показалась, поманила за собой и снова исчезла…

…Я слиться с тобою, природа, хочу,

Я сердцем к тебе через тучи лечу.

Я с молнией слиться хочу и блистать,

Я с громом хочу ширь небес разрывать.

Прости меня, небо, – я гнев твой люблю.

В нем – сила Богов. Он подобен огню.

Там Зевс и Нептун спорят грозно, открыто,

И молнией вьется вкруг них Афродита.

И жалким, ничтожным, в сравненьи с тобой,

Покажется мир. Все молчит пред грозой.

Живое все спряталось в гнезда, в норушки,

И робко склонили деревья верхушки.

Но трусость людей я не в силах понять —

Кто в страхе бежит окна, дверь затворять,

Кто пламя в печи заливает водой

И крестится истово бледной рукой.

Я двери и окна пошире раскрою,

Я ринусь под ливень с шальной головою.

И крикну сквозь бурю, сквозь грохот, сквозь рев,

Что я не боюсь тебя, сила Богов!

Я знаю, твой гнев хоть велик, но короток,

И вот Гелиос уж спешит за ворота…

Так лейтесь же, ливни, и буйствуйте, ветры,

Вам, Зевс и Нептун, шлю сквозь бурю привет я.

Вечером, когда я провожала Веру (несмотря на непогоду, она все-таки была у нас), опять «случайно» встретила возле Молкерая Альберта. Меня смех разобрал при виде его кислой, несколько пристыженной физиономии, но я, конечно, не подала вида и, коротко кивнув на его приветствие, гордо прошествовала мимо. Вот так, красавчик… Получил?

28 июня

Среда

Не общалась с тобой, дневник, целых десять дней. Совершенно нет времени. Меня нежданно посетил и пока не покидает редкий, желанный гость – вдохновение, и я все вечера занята тем, что… пишу, пишу. И не что-нибудь, а – поэму! Да, да, не больше, не меньше – поэму! Но на этот раз не о любви, а о другом – о героическом нашем народе, в частности, об одном, очень смелом, честном и отважном русском юноше, который, тяжело раненный в бою, попал в плен к фашистам, но затем с помощью одного из охранников сумел все же вырваться на волю и после долгих-долгих блужданий пробрался наконец в партизанский отряд, где храбро воевал и где встретился однажды с девушкой, которую когда-то любил (опять все-таки любовь!).

Сюжет, в общем-то, прост, а образ моего отважного героя – чисто собирательный. Когда пишу, вижу перед собой и несчастного Аркадия, и надломленного концлагерными пытками Михаила (от Бангера), и тебя, гордый Микола Колесник. А больше всего почему-то мне думается при этом о моем брате Косте. Ну, разве не может так случиться, что он вовсе не погиб, как сообщил Маргарите его друг, а остался раненый на поле боя? И разве не может так быть, что он бежал из плена и сумел-таки пробиться к своим? А уж если Косте (я так и назвала своего героя – Константином) доведется снова воевать, – я уверена, он будет драться с фашистами, не щадя ни своих сил, ни своей жизни. Потому что он на себе познал, что такое – неволя, потому что, конечно же, понял, что дороже свободы нет для человека ничего на свете.

Ну, словом, канва сюжета сейчас видится мне именно такой, но, возможно, в ходе работы что-то еще изменится, и, быть может, не раз. Пока дело движется вроде бы успешно (тьфу, тьфу, не сглазить бы!), дай-то Бог, чтобы не остыть и не охладеть (как уже не однажды случалось) к своей «писанине».

Нового за эти дни произошло немало. Ну, во-первых, в пятницу вечером приехали Маргарита с Гренадой. Марго ничего не сообщила о своем приезде, и, честно признаться, в тот вечер мы их вовсе не ожидали. Сидели, как это часто случается, расслабленные после рабочего дня в кухне за разговорами и вдруг услышали, как медленно, с протяжным скрипом отворилась незапертая наружная дверь и в коридоре раздались чьи-то неуверенные легкие шажки. Нинка тотчас выскочила из-за стола и остановилась в недоумении. В коридоре, в падающем из дверного проема закатном розовом свете, стояла маленькая, игрушечная девчонка в коротеньком голубом платьице, с голубым бантом на светлых волосах, в белом полотняном, отделанном узкими кружавчиками фартучке, с большим круглым карманом на животе, на котором аппетитно грыз красную морковку хитрющий голубой лопоухий зайчонок. Точно такого же зайца, только серого и без моркови, девчонка держала в руках.

– Откуда ты взялась такая? – удивленно, с любопытством спросила ее Нинка. – Кто ты?

И услышала твердое: «Я – Гвенада Федовова. Тут живут мои бавушка и тетя Вева!»

Что тут было! От неожиданности мама словно приросла к скамейке, а я, сбив по пути табуретку и больно ударившись обо что-то плечом, вылетела в коридор и там столкнулась с поднимающейся на крыльцо, улыбающейся Маргаритой, которая для пущего эффекта специально послала Гренаду вперед, а сама в это время, опустив чемодан на землю, болтала с остановившей ее возле палисадника любопытной Гельбихой.

Наша маленькая Гренка, которую я запомнила едва начавшей ходить и говорить, здорово выросла, к тому же очень изменилась внешне. Вряд ли я узнала бы ее, встретив на улице. Разговаривает она по-русски, правда, не выговаривает двух-трех букв, однако и по-немецки «шпрехает» вполне нормально. Она быстро привыкла ко всем, а за Нинкой с первого же вечера буквально ходит по пятам, с обожанием заглядывает ей в рот.

Конечно же, наша Нинка и тут сумела отличиться. В субботу мама хватилась, что в доме нет дрожжей, и послала ее в деревенскую лавчонку, к фриезеру. Естественно, за нею увязалась и Гренада. Каким-то образом рассеянный фриезер выдал девчонкам лишнюю палочку дрожжей, и по дороге домой они съели ее.

У Нинки вообще странный вкус – она неравнодушна к дрожжам и, когда мама печет хлеб или изредка пироги, всегда старается стянуть у нее из-под рук хоть крохотную дольку безвкусной, вязкой, похожей на замазку, массы. А тут вдруг в ее владении оказалась целая пачка! Прижимистая Нинка отщипывала для Гренады небольшие кусочки, сама же умяла все остальное. Зато вечером задала нам концерт: живот у нее вздулся, как барабан, – бедняга выла,