Императорский безумец - Яан Кросс

Ээва выслушала мой рассказ до конца и сказала спокойно, даже тише, чем я ожидал:

— Твое присутствие мне очень помогало, что об этом говорить… Но я должна уметь и сама справляться… И я ведь справлялась… все те годы, когда ты был со своими землемерами. И я же не могу требовать, чтобы из-за нас с Тимо у тебя не было своей жизни… Ты и так проявил терпение с Анной: по-моему, ты вполне мог бы ее привести и сюда в Выйсику… но я, конечно, понимаю… Ах, вы покупаете дом у Кольте… Ну, если ты мне здесь зачем-нибудь крайне понадобишься, так это уж не бог весть как далеко… И раз ты обещаешь помочь нам в нашей попытке нынче весной… так… в добрый час…

Кстати, Ээва сказала, что я и сам вполне, могу рассказать Тимо о нашествии Петера… Что мне даже, по мнению Ээвы, следует так поступить, потому что это наверняка его позабавит.

Я спросил: почему позабавит? И она сказала:

— Ну, если ты при этом присутствовал, так должен был понять: эти поваренные книги и бубенчики, и все, что там есть… все это положено туда, чтобы подурачить дорогого зятя… Что же касается нашего бегства, так я хочу скоро написать Юрику. Чтобы он с моим письмом пошел к директору лицея и попросился домой — из-за тяжелой болезни отца. Так у нас с ним условлено. Но о нашем побеге я ему ни слова не сказала. Все-таки он еще ребенок. Так что, если Бог даст, и Снидер окажется на месте, и тебе удастся все подготовить, то ты наконец освободишься от нас и от наших забот…

20 мая 1829 г., поздно вечером

Впервые пишу дневник здесь, в нашем пыльтсамааском доме. За оставленным госпожой Кольте старым кухонным столом; свеча на битом блюдце, окно завешено мешком.

Позавчера мы ходили к нотариусу, я выложил на стол свои и Аннины деньги и положил в карман скрепленную печатью купчую. Анна еще в Рыйка, складывает свое имущество, а я пару дней не покладая рук трудился, чтобы навести здесь хоть мало-мальский порядок. Кстати, даже тайник для бумаг у меня тоже уже готов. В комнате, предназначенной мне для работы, под одной из половиц, и кому это известно, достаточно одного движения руки, чтобы достать их. Потому что даже тут нельзя держать бумаги в слишком легкодоступном месте. Пусть от этого дома ключей у Петера и нет. И вряд ли меня удостоят чести и посадят мне на шею ламингов…

Сегодня в полдень я был занят побелкой стен в нашей большой комнате (как говорит Анна, побелкой стен в зале, вот это да!). Мне хотелось бы, если только успею, привести этот дом в порядок прежде, чем опять нужно будет ехать в Пярну. Чтобы Анна уже жила здесь, когда я отправлюсь устраивать трюки с портовыми властями. Потому что бог его знает, что может произойти, если Тимо и Ээве не удастся бежать. Если они попадутся и их задержат, тогда ведь попадусь и я. Как пособник бегству лиц, находящихся под надзором полиции. И случись со мной в самом деле нечто подобное, хочу все же думать, что мою жену не выгонят из нашего дома, если она уже в него вселится.

Длинной кистью я смазывал известковой водой, смешанной с клеем, каменные стены в большой комнате, предварительно устлав деревянный пол старыми бумажными мешками, взятыми на зеркальной фабрике, когда вдруг быстро вошла Ээва, и по ее лицу я понял, что что-то случилось.

— Якоб, ты один в доме?

Я кивнул, и Ээва сказала:

— Из вашего побега опять ничего не выйдет.

— Почему? Снидер этой весной наверняка должен…

— Не из-за Снидера, — сказала Ээва. — Из-за Петера. Мне ведь нужно было его подготовить. Я сказала ему на днях, что хочу в июне вместе с Тимо поехать в гости к Радигам в Харьюмаа. Я сказала ему что, разумеется, в том случае, если получу на это разрешение от генерал-губернатора или орднунгсрихтера. Я показала ему приглашение господина Радига, которое я уже давно просила мне прислать. Петер прочел приглашение и сказал — ты ведь представляешь себе, как он умеет говорить своим гнусавым голосом: «Никакого разрешения ты не получишь. Это первое. А второе, если бы ты и получила, так у меня… — понимаешь, у Петера, — не будет в июне времени, чтобы с вами цацкаться».

Я сказала: «Но, Петер, тебе, разумеется, и не нужно тратить на это время. Я сама поеду с Тимо». На это он повернул ко мне свою каменную челюсть и сказал: «Без меня — ни одного шага».

Когда я рассказала об этом Тимо, он ответил, что, значит, пока здесь живет Петер и сторожит нас, все безнадежно…

Я спросил, что же теперь будет, и Ээва сказала:

— Значит, весной пытаться не стоит. Я и Юрику не стала писать. Но мне представляется, что на осень я кое-что придумала. Я говорила об этом Тимо, и, кажется, в главном он согласен. Но он хочет еще кое-что обдумать. Короче говоря, нам нужно в сентябре на некоторое время избавиться от Петера…

Я спросил:

— И каким образом, ты думаешь, вам это удастся?

Ээва потрогала двумя пальцами волоски моей кисти. Она сказала:

— Петер — отвратная личность, его трудно поймать в ловушку. Но и у него есть одна слабость, он прочно пришит к юбке своей Эльси. Хотя и по отношению к ней он тиран. Одним словом: нам следует использовать Эльси. Нам нужно посвятить Эльси в наши дела, понимаешь. Я ее изучила и думаю, что это возможно. Эльси не выдаст нас мужу, потому что с детства привязана к Тимо. Ее обожаемый брат, ее гордость… Я заметила, что тиранство Петера над Тимо причиняет ей страдание. Если Тимо удастся уехать, Эльси освободится вдвойне — от страдания за Тимо и от стыда за Петера…

— И как ты представляешь себе это подробнее?

Ээва заговорила почти шепотом… я понял, что она все продумала, во всех деталях.

— Скажем, в августе — не раньше — и после того, как Петер допустит очередную грубость по отношению к Тимо, и Эльси готова будет от этого плакать — мы посвятим Эльси в наш план, скажем ей, что у нас уже сделаны все приготовления… что и мы спасемся… и она будет свободна от кошмара нашего присутствия. Только, мол, помоги нам немного! Нам и себе самой… Да в конце концов и своему Петеру… И если она согласится — а она должна согласиться, иначе она не была бы eine geborene von Bock, тогда как я думаю она найдет предлог, чтобы в середине августа уехать, скажем, в Таллин. К родственникам. И в начале сентября вызовет к себе Петера. Чтобы он приехал, потому что она, предположим, смертельно больна! И Петер несомненно вскочит в седло и помчится к Эльси. И неважно, ловко или неуклюже она изобразит свою болезнь, — только я знаю: женщина в таких делах способна проявить подлинное искусство и какое-то время вводить в заблуждение самых умных докторов: ну, будто бы у нее страшная слабость, или произошел выкидыш, или еще какая угодно другая напасть… так что у нас, даже в самом худшем случае, будет по крайней мере неделя. Этого нам вполне достаточно…

В прошлом году в северном углу сада госпожи Кольте было посажено несколько бороздок картофеля, но сама она урожаем особенно не интересовалась. Как, впрочем, многие, считающие, что эти клубни — скорее дьявольский, чем божий дар. Так что за несколько рублей она оставила мне в подвале пол-ларя картофеля. Час назад я сунул несколько картофелин в золу в очаге, у меня был с собой каравай хлеба из Выйсику. Донной удочкой я поймал сегодня утром здесь же, в прибрежных камышах на собственном участке, несколько окуней и вдобавок к печеному картофелю сварил в глиняной миске уху. Я спросил Ээву, не желает ли госпожа помещица по-мужицки закусить. И мы пообедали: сели на каменный приступок очага, миска с супом и солонка на низкой скамье перед нами, на Ээве изящное платье розового репса с коричневыми точечками, обтягивающее тонкую талию и расширяющееся к подолу, на мне — пакляная рубаха и вымазанные известью и красками портки, у обоих рты и руки в золе от картофеля… Я смотрел на сестру, выплевывал окуневые кости в очаг и думал: какова чертовка! Я сказал:

— Хорошо. Когда я тебе осенью понадоблюсь, скажешь. А в субботу, то есть через неделю, возьми Тимо, если он не против, и приезжайте часов в шесть-семь сюда — отведать у брата свадебного пива. Если удастся, угостим и свадебной булкой. Выходит, что без этой затеи никак не обойтись…

Часа в четыре Ээва уехала в коляске на легких колесах без кучера, как и приехала, а я до темноты гнул спину, приводя в порядок дом. Ах да… Уже сидя в коляске, когда я вышел проводить ее за ворота, Ээва сказала, что мне не нужно будет сейчас ради них ездить в Пярну. Она сама попытается сообщить капитану Снидеру о том, что поездка откладывается, и препроводить ему какую-то сумму в возмещение потерь и за беспокойство.

22 утром, 6 часов

Сразу запишу, прежде чем подробности не выветрятся из памяти.

Это началось в серой предрассветной мгле. Я услышал зов и пошел на него. Колени и щиколотки у меня были будто стреножены, двигался я с трудом, но я должен был идти. И тут они стали ударять меня в грудь, по плечам и по лицу. Хотя, правда, совсем не больно. В сущности, будто ударяли тяжелыми черными кожаными мушиными хлопушками, которые каждый раз отдергивали прежде, чем я успевал их схватить. Их неуловимость вызывала чувство страшной беспомощности и безнадежности, я перестал их ловить. Перестал, потому что они шлепали меня по рукам (кстати, совершенно беззвучно, так что «шлепали» — слово неточное), они будто склеивали мне руки. Когда я, улучив момент, освободил руки, от напряжения они оказались бессильными. Время от времени шлепки без звука приходились по лицу и не давали дышать. Помню, когда в продолжение трех-четырех ударов сердца я не мог открыть глаз, я подумал: пусть! Крутом так мало света, что я почти ничего не теряю…