Пьяная Россия. Том первый - Элеонора Кременская

А тут уж и дождь кончился. Развеселившиеся прохожие, улыбаясь, вывалились из укрытия подъезда на промокшие улицы, оглядываясь на счастливого пьяницу, живо обсуждали только что увиденное. Уверенные, что присоединись они, сейчас, к выпивошке, увидели бы еще много чего забавного, но у каждого было какое-нибудь дело, каждый спешил и скоро все они растворились в серых улицах и закоулках города. Ну, а пьянчужка? Пьянчужка купил бутылку водки, пакетик семечек на закуску и пошел, торопливо оглядываясь, страшась увидеть свою половинку. Наверное, он стремился укрыться где-нибудь в укрытие и в одиночку, чтобы больше досталось, выпить бутылку, закусив семечками…

Бобыль

Звали его Андрюшенькой за светлый, незлобивый нрав, кроткий взгляд и улыбку полную сочувствия и тепла.

Жил он на отшибе села и подвязав поутру наушники у своей облезлой меховой шапки, натягивал рукавицы на «рыбьем» меху, проверял, есть ли на валенках калоши, выходил из своей избушки на холодный прозрачный от мороза воздух.

Жизнь его была простой, без скачков и потрясений. Жена, лет так пятьдесят назад ушла к другому и Андрюшенька прокричал ей вслед:

– Куда ты?

– А куда ветер несет! – зло ответила она. – Обед в печи, в доме прибрано, знай себе, сиди-отдыхай!

– Что же я, сиротой должен остаться? – жалобно простонал Андрюшенька глядя, как пыль завивается у ее быстрых ног.

Больше он не женился, а оставшись один, быстро зарос грязью, и соседние старухи взяли над ним шефство, принялись наведываться к нему в избушку прибираться, стирать, готовить. Так и повелось в этом селе. Уход за Андрюшенькой был постоянен. В ответ он улыбался и робил на тяжелых огородных работах у своих благодетельниц.

Изредка общество вспоминало недобрым словом мать Андрюшеньки, но и, то вскользь, потому как, что же тут поделаешь? Уж таким он на свет уродился и воспитанием, примером, возможно, ничего поделать было нельзя. Мужики села угрюмо молчали, потому как сами любили попользоваться услугами своих трудолюбивых жен и матерей.

Между тем, наступила весна, еще одна весна в жизни бобыля. Андрюшенька смотрел, как солнце обрызгало желтизной цветов мать-и-мачехи серые от прошедшей зимы поля и придорожные канавы. Как березы подернулись зеленым туманом молодой листвы. Слушал, как чирикали, свистали оживившиеся под действием тепла и света льющегося щедрыми волнами с неба веселые пичужки, но на душе у него не дрогнула, ни одна струна.

«Наверное, – это смерть!» – думал Андрюшенька равнодушно обозревая залитый весенним половодьем луг.

Работал по саду тупо, запрограммированным роботом выполняя то, что делал каждую весну в течение многих лет.

А после пошел робить к соседке, что частенько забирала в стирку его ношенные вещи. У соседки было горе – сын без ног, блаженный Васятка.

Андрюшенька вскопал уже половину огорода, когда юродивый проснулся, выполз на руках, на крыльцо, беззубо улыбнулся:

– Папаня, весна! – захохотал. – Дожили до дней светлых!

И зацокал, затрещал, задиристо передразнивая разных птиц. С дуба, на кладбище ему ответил, ворон:

– Жив, курилка! – Васятка помахал шапкой далекому ворону.

Соседка выглянула, пригласила обоих позавтракать, чем Бог послал.

Андрюшенька вошел, перекрестился на иконы в красном углу, умылся с мылом и, стараясь занять, как можно меньше места, уселся на краешек табуретки. В единственной комнате стоял круглый стол, покрытый новенькой тефлоновой скатертью, на дверях висели вишневые плюшевые портьеры. На стене виднелся старинный коврик – «Мишки в лесу», а на добротной тумбе стоял цветной телевизор и высоко, под потолком висели большие сохатиные рога покрытые темным лаком.

Андрюшенька знал, конечно, что все это великолепие заработал отец Васятки, ныне покойный. Квадратный, сильный мужик с волосатыми руками он в минуту управлялся, с домашним хозяйством, копал, косил, сворачивал головы курицам голыми руками. Звероподобный и злой пьяным он подбивал других выпивох на селе драться и они, вооружившись дубинами, шли за три километра бить соседей. Вот в такой драке голову ему и проломили.

Андрюшенька вздохнул о соседе, глупость и безрассудство его заставили остаться сиротами двух человек: жену и сына.

Васятка подполз к Андрюшеньке, улыбаясь, положил голову на колени. Андрюшенька не возражал, только достал расческу из нагрудного кармана куртки. Причесал малого.

Между тем, соседка накрыла на стол. Была соседка еще молодой, здоровой бабой, как говорят: «Кровь с молоком!». Но любила сына и чуралась женихов, что изредка нехитрыми экивоками пытались привлечь ее внимание.

– Сколько тебе лет? – спросила она у Андрюшеньки.

Он вздрогнул, будто она его ударила:

– Восемьдесят в этом году стукнет!

– А не дашь! – рассмеялась она и Васятка ей вторил.

Жирно намазала маслом кусок белого хлеба, подала ему. Андрюшенька взял. С удовольствием потянулся к тарелке с горячей жидкой пшенной кашей.

– Папаня! – дернул его за рукав Васятка. – Грачей картошкой кормить пойдем?

– Обязательно, – кивнул Андрюшенька, – только сами поедим.

– Сварим картохи-то? – у Васятки блестели глаза.

– Сварим, – подтвердил Андрюшенька, – целое ведро сварим.

– А сколько пташек к нам слетятся! – смеялся, предвкушая забаву, Васятка. – И ворон прилетит!

– Кушай, сыночка! – уговаривала его мать, заботливо придвигая к Васятке тарелку с кашей.

Васятка ел, весело взглядывая на Андрюшеньку. Он уже давно повадился называть соседа папаней. Своего настоящего отца подзабыл. Андрюшенька не возражал, мальчику нужен был взрослый мужчина рядом, хоть какой, даже такой как сосед-бобыль, очень нужен и он возился с убогим, но не так, чтобы в тягость, а даже с наслаждением.

Васятка вызывал у него двойственные чувства, вроде как сын и в то же время не сын.

Часто Васятка спрашивал у Андрюшеньки:

– А что было после войны?

И Андрюшенька не задумываясь отвечал, глядя в точку:

– Огромное чистое небо, разбомбленные дома, коммуналки с примусами, редкое возвращение солдат с фронта и радостные песни о мире.

– Сколько тебе тогда было? – спрашивал Васятка, заглядывая ему в глаза.

– Двенадцать лет, совсем как тебе! – улыбался Андрюшенька.

– А фашистов ты видел?

– Пленных, – кивал Андрюшенька, – здоровенные они были, рослые очень, на гармошках губных играли.

– Злые?

– Нет! – качал головой Андрюшенька. – Добрые. Мы тогда с матерью в городе жили, часто их видели. Они город отстраивали.

– Почему они?

– То, что разрушили – восстанавливали, – пояснил Андрюшенька, – ну и скучали по своим семьям. Нам, русским детям, улыбались.

– И вы их не боялись? – замирая от ужаса, спрашивал Васятка.

– А чего бояться? Война кончилась. Ну, а солдаты что же? – Люди подневольные, одним словом, человеки. А, человеки, Васятка, завсегда к теплу тянутся, им родной дом милее всех домов на свете.

– Это правда, – соглашался Васятка.

Они часто что-то обсуждали. И Андрюшенька удивлялся, как много он может дать мальчику, вроде и не жил совсем, вроде и на селе его считают глупым и пустым человеком, а на-ко, Васятка слушает его, раскрыв рот, и предпочитает общество «папани» телевизионным американским боевикам да диснеевским мультикам.

У каждого человека есть своя мечта. Редко мечта сбывается, правда, редко, но, если сбывается, без подлога, без воровства, без убийства со стороны мечтателя… наступает безмерное счастье.

Все жители села были потрясены новостью, когда бобыль женился. Произошло это так скоро и незаметно, что долго еще набегали соседи, вертели недоверчиво паспорта молодоженов в руках и ворчали о свадьбе, которой не было. Все-таки обществу села надо отдать должное, молодых поздравили и наделили подарками.

И Андрюшенька впервые в жизни позволил себе назвать Васятку так, как хотел:

«Сынок!»

Беспечный жилец

Из окна своей квартиры на третьем этаже Сашка Козельский наблюдал похороны соседки снизу.

Гроб вынесли из подъезда, поставили на три табуретки. Крышку сняли, чтобы соседи, так или иначе, могли попрощаться с бабушкой, спокойно лежавшей посреди погребальной пелены белых кружев.

Сухонькая маленькая покойница лежала светлая и простая. Всегда приветливая и улыбчивая, она и в гробу выглядела добродушно и вовсе не страшно. Во всяком случае дети во множестве оседлавшие крышу подъезда и выглядывавшие из окон не находили причин для страха, который в обыкновении почему-то вызывают все покойники, будто смерть переворачивает саму сущность человека. И человек этот, будучи живым и добрым, вдруг, после смерти дико озлобляется, хотя, как известно, таких случаев можно вспомнить миллион, а то и больше, в виде озверелых привидений, к примеру…

Сашка Козельский выглядывал из окна, искренне жалея, что ему не дали присоединиться к похоронной процессии. Соседи и родные бабушки только еще в драку не полезли, раздраженные его наглостью. По их словам выходило, что именно Сашка, прозванный посреди соседей из-за своей фамилии и действий Козлом, был виноват в смерти бабушки. Сам же он не ощущал никакой вины.