Избранное - Андрей Егорович Макаёнок

М. Горький. Сказки об Италии

Действие первое

Это случилось в горькие дни немецко-фашистской оккупации моей родной Белоруссии. Свирепый и беспощадный враг стоял под стенами Москвы. В те морозные зимние дни белоснежные просторы нашей земли щедро поливались алой кровью ее сыновей и горючими слезами их матерей, сестер, жен. И на оккупированной территории война проводила людям жестокую проверку.

Обычная крестьянская хата, и обстановка в ней тоже обычная для тех времен: почти все самодельное — стол, скамейки, топчан, табуреты. Только кровать железная, широкая, двуспальная, с никелированными шариками. Кровати тут почет и уважение: застлана белоснежным покрывалом, расшитым красными петухами, по низу — кружевная каемка. На кровати — гора подушек в наволочках, тоже с вышивкой. Этот уголок в хате под особым присмотром.

П о л и н а  чинит мужнины штаны. Заплатки огромные, издалека приметные: из другого материала.

Н а д я  расчесывает длинные шелковистые светлые волосы. Потом заплетает их в косу. Она поет. Хорошо поет, с чувством, душевно. Песня старинная, народная. И поет Надя по-народному, по-старинному, как говорят — по-деревенски. Вся-то прелесть песни в этом, и глубина поэзии в этом. В манере такой.

Полина шьет молча. Только иногда подмогнет невестке баском, а потом опять молчит. Да у нее вроде бы слеза? Вроде бы она отвернулась и тихонько, украдкой смахнула ее?

Н а д я.

«Ой, чего я сохну?

Ой, чего я вяну?

Придет вечерочек —

На кого я гляну?

Гляну на колечко —

Заболит сердечко.

Гляну на другое —

Заболит, заноет.

Ой, поехал милый

Да в Крым на войну,

А меня покинул

Горевать одну.

Кончились походы,

Все с войны идут…

А мойво милого

Коники везут…»

П о л и н а (укололась иглой). Ой! Чтоб тебя под лопаткой так кололо! Чтобы тебе на глаза бельма такие, как у моего муженька на заднице латки! (Ругается и клянет, но не с первоначальной яростью, а как-то привычно, будто повторяет это не впервой.) Гад ты полосатый! «Освободитель»! Ни магазинов, ни в магазине… Показывали все… Чтоб тебя завтра в домовине закрыли!

Н а д я. А, перестаньте, мама. От ваших проклятий ему хуже не станет.

П о л и н а. И веселее не будет.

Н а д я. Только себя растравляете. А от злости… Говорят, злость сердце переедает.

П о л и н а. Ай, Надейка ты моя, ягодка-малинка ты моя! Я ведь потому и лаюсь! Наболит душа, накопится там етой злости, я ее со злыми словами — вон, чтобы сердце не переедала.

Н а д я. Чудачка вы… (Нет-нет да и выглянет в окно. Будто ждет кого-то, опасается кого-то.)

П о л и н а. А чего ето там мужиков собрали? Как бы не погнали их куда-нибудь в неметчину… И поубивать могут.

Н а д я. Понаехало там — штук десять немцев и сам комендант районный, человек двадцать полицаев и начальник их — Сыродоев.

П о л и н а. Ето тот самый, что за тобой приударял? Что потом за поножовщину в тюрьму сел? Бандюга тот?

Н а д я. Да. Говорят, приехали старосту назначать. Кто только?..

П о л и н а. Да найдут кого-нибудь… собакаря. Добрый человек не пойдет…

Н а д я. На Володьку на нашего просто глядеть жалко. Места не находит, сам не свой. Так переживает.

П о л и н а. Дружка его закадычного загубили. Костика… Спалили гады, сожгли изуверы. Вот он и убивается.

Н а д я. Не только о Косте он, мама. Сестра Костика, Олечка, — это же… любил он ее. Хоть и скрывал ото всех, даже сама она, видать, не знала. За Олечку, за ласточку свою, больно ему. Сгорела, бедняжечка…

П о л и н а. Сыночек мой! Горе-то какое на него свалилось… А он же молоденький еще… Не сломился бы… Хрящик он еще, не окреп на такое горе.

Н а д я (снова выглянула в окно). Постоит-постоит, потом рванется куда-то и вдруг опять остановится как вкопанный.

П о л и н а (тоже подходит к окну. Наблюдает вместе с невесткой за Володькой). Один, все время один. Людей стал сторониться. Нехорошо етак. Позови-ка его. Дело ему какое-нибудь надо, или к людям пусть, с людьми надо. И горе — вполгоря, если с людьми вместе.

Накинув на голову платок, Н а д я  выходит.

Дружка не вернешь уже… Вот так в малолетстве на дите свалится что-нибудь етакое, а потом руками разводят — отчего горбатый да косой, злой да сердитый… Тут и у пожилого разум свихнуться может.

Входит  В о л о д ь к а.

В о л о д ь к а. Ну чего?

П о л и н а. Ты чего ето по двору слоняешься как неприкаянный? Дела не найдешь? Вон дрова привел бы в порядок. А то поколоть покололи, да так и оставили. Сложил бы их у стенки аккуратненько.

В о л о д ь к а. Ай, мама!.. «Дрова», «дрова»… Какие тут дрова?!

П о л и н а. Снегом заметет, потом выковыривай их по полену.

В о л о д ь к а. Мама! Не до дров мне.

П о л и н а. Как ето не до дров? (И вдруг осеклась, не хватило у нее выдержки.) Сынок мой! Ну что же ты?.. Не надо так, не вернешь их, руки не подложишь, не поднимешь… Беда — она и есть беда! Одному с ней нельзя оставаться. К людям иди. С людьми все легче: и песни играть, и даже… отца побить. А тоску свою — на сухой лес. Иди, к людям иди…

Входит  Н а д я.

Н а д я. Настасью встретила. В слезах вся.

П о л и н а. А ей-то чего? Неделя, как муж вернулся с плена. Пускай тешится. Правда, плохой больно. Ну, откормить можно.

Н а д я. Помрет, видать, человек-то ейный.

П о л и н а. Чего ето вдруг?

Н а д я. Ногу раненую он отморозил. А теперь вроде антонов огонь прикинулся.

В о л о д ь к а. Заражение крови. (Уходит.)

П о л и н а. Ну вот, и натешилась баба. (Вздохнула.) Ай-яй-яй…

Н а д я (выглянув в окно). Наш батька чего-то лапотит, будто за ним гонится кто…

И действительно, в хату вбегает Т е р е ш к о-К о л о б о к, он запыхался; притопнул у порога, отрясая с валенок снег, будто станцевал коленце. Терешко — мужичок лет за пятьдесят, небольшого росточка, вертлявый, подвижной и крикун. На голове — шапка-ушанка из заячьего меха. Одно ухо обвисло, а другое торчком стоит… Под поясом — рукавицы. На ногах — валенки в красных бахилах.

Т е р е ш к о (переступив порог). Полина! Полюшка-Поля! Где ты ту-та-а? А-а, вон где она-а! Полюшка! Быстренько неси сало, солонину, неси яйца, неси капусточку кисленькую и огурчики-голубчики.

П о л и н а. С какой ето радости? Нешто вдруг загорелося тебе?

Т е р е ш к о. Угощать будем.

П о л и н а. Кого?

Т е р е ш к о. Начальство! Меня!

Полина и Надя переглянулись, улыбаются.

П о л и н а. Опять чудишь?

Т е р е ш к о (строго). Да серьезно тебе…

П о л и н а. Такого начальства до Москвы раком не переставишь. Дорога коротка.

Н а д я. А какое-такое вы теперь начальство?

Т е р е ш к о. Меня только что назначили старостой.

Пауза.

П о л и н а. Старостой?