Девять драконов - Джастин Скотт

— Не смейся, — улыбнулся он, — но я веду переговоры с инвесторами.

Он одарил окрестности ироническим взглядом. Человек, сидевший на корточках снаружи на тротуаре, продавал стеклорезы, рекламируя свои неуклюжие инструменты разрезанием осколков битого стекла. Тут же собралась толпа, чтобы посмотреть, купит ли кто-нибудь? Неподалеку старая женщина торговала вразнос сладкой картошкой, которую она жарила на углях на решетке своеобразной печки, сделанной из старого ведра.

— Здесь?

— Говорю тебе, не смейся. Серьезно, я нашел кое-какие государственные компании, заинтересованные по договору отдавать часть денег лицу, предоставившему работу. Купил их на идею преимуществ при распределении помещений для офисов, если они вложат деньги в башню. Большинство из них хотят открыть филиалы в Гонконге.

Вивиан вежливо кивнула. Трудно себе представить, что он может выудить много наличности из шанхайцев. В то же время Альфред Цин давно показал себя комбинатором высокого полета.

— Да, непросто заводить новых «старых друзей», — сказала она. — Я думала, ты давно заключил сделку — и дело с концом.

— Просто жду, пока кошечка потолстеет.

Она на секунду подумала, не попал ли Альфред в трудное положение, но надеялась, что нет. Цены на недвижимость в Гонконге упадут катастрофически, если он пролетит с этой башней. Между тем он выглядел вполне уверенным в себе, когда бросал взгляд на свои золотые часы «Роллекс».

— У тебя есть время попить кофе?

Ее контакт уплыл, и поэтому она ответила, что есть, и они сели за столик. Шанхай до сих пор мог блеснуть остатками былой роскоши. Здесь кофе был превосходным и кондитерские изделия божественными. Если забыть о том, что посетители ели палочками, можно было без труда представить, что они где-нибудь в Вене. Альфред заказал лимонный пирог с меренгами, а Вивиан потянуло на шоколадный торт. Он прибыл, ломясь под тяжестью взбитого крема. Оба они не могли вспомнить, как будет по-немецки взбитый крем, хотя сошлись на том, что это звучит так, как выглядит.

— Это идеальное совпадение. Я пытался найти тебя в Торонто. Но все, что твоя мать могла мне сказать, что, по ее мнению, ты уехала в Гонконг.

— Ты искал меня?

— Я должен передать тебе весточку.

Лицо Вивиан замкнулось.

— О-о, могу догадаться.

— Ну, она совсем не такая плохая, как ты думаешь.

— Я знаю, что вы старые друзья.

— К некоторым она привыкает — иногда, — согласился он дружелюбно.

— Это мягко сказано.

— Она действительно замечательная женщина. Ей пришлось пройти через ад в этом году.

— Мне знакомо это чувство.

— Извини. Конечно, ты знаешь, что это такое. Ты можешь себе представить.

С его лицом произошла чудесная перемена, когда он говорил о Викки, обнаружив глубины, о которых Вивиан не подозревала. Перед ней сидел уверенный, красивый мужчина, но казалось, этот живой, яркий, честолюбивый Альфред Цин, который имел огромный успех у женщин в Гонконге, был абсолютно опьянен Викки Макинтош.

— Какую весточку? — спросила она, пряча улыбку. Если она и узнала что-то за последние четыре года, так это то, что любовь — странная штука.

— Она хочет поговорить. Совершенно очевидно, что она хочет вернуть тебя в хан.

— Почему?

— Она вполне разумна, чтобы знать, что ей трудно управляться одной.

— Ты мечтатель, Альфред.

— Может, я немножко преувеличиваю, — допустил он. — Давай просто скажем, что Викки чувствует, что ей нужна твоя помощь.

— Виктории Макинтош не нужен никто. Или она думает так.

— Ты не понимаешь ее. Викки…

Вивиан перебила его:

— Альфред. Я думаю, что ты влюблен в нее. Или это, или хуже тебя никто на свете не разбирается в людях. Я едва тебя знаю и не могу судить, которая из двух догадок верна. Но зная твою репутацию, можно предположить, что ты не страдаешь тупоумием.

Она взглянула на свои часы, решив отпустить его с крючка. Ее серьезно не волновало, что он думает о Викки Макинтош, хотя если он влюблен в нее — Бог в помощь.

Альфред положил на стол палочки, которые он нервно втыкал в меренги.

— Она — одинокая женщина. И она щедрая, великодушная женщина. Но она не может легко общаться с людьми, и поэтому прячет свое одиночество под энергичностью.

— Она властная и своевольная, как…

— Ее отец, — закончил Альфред фразу.

— Нет, — сказала быстро Вивиан. — Нет, он не был таким. Ты не знаешь Дункана, — Вивиан отвернулась. Она почувствовала, что подступают слезы.

Альфред Цин улыбнулся:

— Я догадываюсь, что у нас есть что-то общее. Правда?

К концу марта, меньше чем за четыре месяца до переворота, атмосфера меланхолии обуяла Коронную колонию, и американский кантри и западная музыка, к которой всегда питал склонность Гонконг, вдруг взлетели на новый пик популярности. Уходя корнями в шотландскую традицию, сладко-горькая музыка успокаивала нервы экспатриантов и очаровывала китайцев, которые принимали ее близко к своим сентиментальным сердцам.

Старые записи неожиданно стали новыми любимцами, и прекрасно оснащенные киностудии превратили Пэтси Клайн и Хэнка Вильямса в поп-звезд. Они словно заново ожили в музыкальном видео, испеченном на основе клипов из фильмов сорокалетней давности, которые раскрасили, компьютерно наворотили и набили лазерной пиротехникой. Записи Вилли Нельсона шли на «ура» и каждый филиппинский оркестр в колонии шлепал по округе в ковбойских ботинках и шляпах и стряхивал пыль с гитар прадедушек.

«Я сошел с ума» было хитом номер один; «Воскресная утренняя прогулка» сочилась из радиоприемников такси, водители которых никогда не были в церкви и никогда в жизни не бродили тихо и спокойно по улицам; «Я так одинока, что могу заплакать» шныряла среди толпы на рынках. Но самые забойные хиты крутились на радио экспатриантов, и дюжины кантонских станций вторили им потом, гоняя «Сладкие мечты». Даже неторопливый свинговый оркестр в отеле «Мандарин» попал в эту струю, и уши Викки невольно заглатывали его звуки, когда она взбиралась наверх по лестнице на утренний чай с Вивиан Ло.

Вивиан послала вежливую записку из Шанхая, сообщая, что она наткнулась на Альфреда Цина, и предлагая встретиться и поговорить, когда она вернется в Гонконг. Викки ответила тоже вежливой запиской, и теперь они наконец собирались встретиться.

Она увидела Вивиан, терпеливо ждущую в короткой очереди позади нескольких туристов. Она казалась чопорной и правильной в красном костюме из шелка и очках в золотой оправе.

— Я закажу нам столик.

— Не о чем беспокоиться. Это займет одну минуту.

Викки приподняла бровь в направлении хозяйки ресторана, и та бросилась к ней с излиянием слов:

— Пожалуйста, идите сюда, мисс Макинтош. Как мило видеть вас здесь опять.

— Добрый день. Это Вивиан Ло — старый друг Макинтошей-Фаркаров.

— Очень рада познакомиться с вами, мисс Ло. Извините, что заставила вас ждать.

Вивиан заказала зеленый китайский чай. Викки попросила дерджилингский.

— Посмотрите на нас, — сказал она, заметив, что Вивиан выглядит очень хорошо — блестящие волосы и здоровый румянец на щеках. — Две дамы пьют чай, и за ними никто не ухаживает.

— Я иногда думаю, как это бывает, когда к тебе всегда относятся так по-доброму, — сказала Вивиан, кивая, чтобы успокоить хозяйку.

— Извините.

— Так, ничего. Просто мимолетная мысль.

— Вы имеете в виду, что это как вырасти дочкой тайпана? — спросила Викки. — Потрясающе — что касается внешнего мира. Но дома родители — то, на что они похожи, а не то, что они есть на самом деле.

— Беженцы.

— А кем они были до того, пока стали беженцами? Знаете, это забавно, но я не знаю о вас кроме того, что отец сказал, что вы были стипендианткой.

Она чуть не сказала, что Вивиан была «одной из стипендиаток», но вовремя спохватилась.

— Мой отец был учителем в Китае.

— Аристократ.

— Учительство потеряло свою высокую марку во время «культурной революции», — сухо ответила Вивиан.

— Тогда что же он делал в Гонконге?

Викки увидела холодную ярость в глазах китаянки, похожую на свет, который сияет сквозь алмаз, и поняла, что ей лучше сдержать свой покровительственный тон, если она хочет заключить мир.

— У моего отца было несколько работ в Гонконге. Он был оператором штамповального станка днем и готовил в ресторане по ночам. Потом моя мать помогла ему начать ряд дел, которые не удались. Наконец он стал вырезать печати, заведя свой маленький магазинчик на Вестерне, — итак, его история кончается счастливо.

— А ваша мать?

— Она эмигрировала в Канаду в прошлом месяце, в Торонто, вы знаете. Она не смогла попасть в Штаты. Я боюсь за нее. Торонто показался мне холодным городом, где чувствуешь себя одиноко.