Проклятие палача - Виктор Вальд

«О, мои дорогие девочки! Господи, покажи мне их… Скажи, суждено ли мне выжить и увидеть их наяву?.. Нужно выжить… Зачем живет человек? Господи, помоги мне перед смертью увидеть их… Сжалься…»

Глава восьмая

Джованни Санудо отчетливо слышал каждое слово. Мать и дочь говорили на своем северогерманском языке, не подозревая, с каким интересом их беседу подслушивал великий герцог. Не подслушивал, а просто находился в нескольких шагах от матерчатой стены шатра, за которой Герш трудился над их нарядами.

«Они должны привлечь внимание. Именно для этого я тащил их за собой. В моей свите все должны выглядеть достойно и богато. С привлекательного вида начинается уважение. А там…»

Джованни Санудо довольно провел рукой по своему новому шелковому камзолу в голубых и желтых тонах и поправил огромную золотую герцогскую цепь на груди.

«Нужно было сказать Гершу, чтобы не слишком… Девушки должны смотреться не вызывающе, а зовуще. Чтобы каждый остановил на них свой взгляд. А потом уже будут с интересом рассматривать их владыку».

Что будет дальше с девушками, герцог еще не решил. Он просто чувствовал, что они ему пригодятся. Может нужно будет кому-то подарить, продать или подложить в постель. Поэтому и взял этих селянок с собой. Поэтому и тратится на то, чтобы они выглядели подобающе.

«Золото, женщины, вино – вот то, что из юноши делает отчаянного мужчину, и они же из мужчины делают раба».

Кто это сказал? Ах, да! Друг Гальчини. Дорогой друг его юности мудрец Гальчини.

Джованни Санудо прикусил нижнюю губу. Что это ему вдруг вспомнился тот, кто годился в отцы, но был искреннейшим другом. Ах, да! Эти сороки говорят о странном чудовище в синих одеждах, который, без всякого сомнения, каким-то образом связан с Гальчини. Тут же герцог машинально провел рукой по низу живота и тяжело вздохнул. То, что он ежедневно должен пользоваться серебряной трубочкой, тоже связано с Гальчини.

– Наверное, Гудо улыбнулся бы, увидев вас в таких прекрасных одеждах. Может даже и рассмеялся, радуясь, что у него такие славные девочки.

– Я никогда не видела, чтобы Гудо смеялся. А улыбка его… Знаешь, мама, я так боялась его улыбки… Давно. Тогда еще в его страшном доме, в котором он нас лечил от чумы. Я помню, как боялась и его улыбки, и его лица, и его огромных рук. Теперь, я так хотела бы, чтобы он мне улыбнулся и погладил ладонью по волосам. У меня уже отросли волосы. Я ведь уже не похожа на мальчишку?

– Ты, Грета и на острове была не очень похожа на мальчишку. Только короткие волосы и грязные пятна скрывали твое милое личико. Век, пока живу, буду молиться за покойного отца Морани, который спас тебя от позора, придумав так.

– И за Гудо тоже…

– Да, да и за Гудо тоже будем молиться. За нашего спасителя и верного друга.

– Ведь мы еще встретимся. Ведь он жив? О чем я спрашиваю. Он жив. Он найдет нас.

– Да, да, милая Грета. Он обязательно найдет нас. Только нам пока не о чем беспокоиться. Мы сыты и вот какие чудесные наряды на нас. А вот Гудо… Что с ним? Где он? Кто с ним рядом – Господь или…

– Конечно же Господь, мама. И Господь приведет его к нам. Он еще должен многому меня научить. Он обещал. Он сдержит свое слово. Ведь он самый надежный и верный друг!

– Друг…

Как-то странно и очень грустно произнесла женщина. Произнесла с тяжким и продолжительным вздохом. Как будто приподнимая тяжелейший камень на душе, что прирос к этому дару божьему.

– А знаешь, Грета, эти чужие волосы на твоей голове как будто твои родные. Они так хорошо смотрятся. Особенно в этой золотой сетке. А как хороша наша Кэтрин! Просто загляденье.

«Какие еще чужые волосы? – встрепенулся герцог, – Может Герш надел на нее парик? Совсем разорить меня решил проклятый еврей».

– Выходите! – нетерпеливо воскликнул Джованни Санудо. – Нам пора идти.

«Да они и впрямь хороши, дьяволицы», – чуть усмехнулся герцог.

Женщина одета в скромный наряд, подобающий кормилице знатного младенца. Разве что это новомодное декольте, несколько углубленное и расширенное к плечам. Но это вовсе не те «адские окна» как говорили церковники, что портные некоторых грешниц опускают едва ли не к талии. Тем более что платье Герша имело вставку и шнурованный сбоку и сзади лиф. А еще под платьем была, без сомнения, нижняя рубашка со специальными кармашками, которые поддерживали большую кормящую грудь. И все же отороченная мехом полупрозрачная вставка вызвала некоторое неудовольствие герцога. Хотя… Подумав, Джованни Санудо согласился и с ней. Пусть жадные мужские взоры посмотрят туда с желанием и удовольствием. Младенец кормится сытно, как и должно быть у великого герцога наксосского.

Хорошо, что младенца с его изуродованным ухом не увидать в атласном широком одеяле с соболиной каймой.

А вот девушки загляденье.

Особенно младшая. Ну такое приятное и чисто ангельское личико. А какое оно еще должно быть у почти еще ребенка? Хотя изящный котт[93], заниженный к талии, с покатыми плечами и большим овальным вырезом проймы подчеркивал девичью хрупкость и красоту юной девушки, тяжелые и дорогие ткани, а особенно веерообразный шлейф сзади делали ее старше. Но именно этот контраст и вызывал умиление и даже восторг. Особенно притягательны были густые черные волосы девушки, тяжесть которых едва сдерживала серебряная сетка в редких, но крупных жемчугах.

Старшая из девушек казалась не так притягательна рядом с младшей. Но это лишь до того мгновения, когда первый взгляд, сменялся вторым, более внимательным. Черты лица ее нельзя было назвать правильными, но любой художник выбрал бы именно ее из сотен и сотен других, чтобы попытаться выразить на холсте странную особенность, когда отдельно рассматриваемые губы, подбородок, щеки, брови, носик, желали некоторого усовершенствования, но собранные воедино поражали гармонией и строгой красотой. Именно такие лица были у древних статуй богинь и первых красавиц античного мира. А еще глаза – удивительно огромные, добрые, в несколько прохладной синеве которых было приятно оставаться, как у озера в жаркий полдень.

«А этот парик ей к лицу, – удовлетворенно хмыкнул герцог. – Только бы не узнали…»

Конечно, париком никогда не удивишь. Носили его древние римлянки и гречанки, царицы Египта и жрицы восточных богов. Вот только сейчас парик вызывал тревогу и сомнение. Ведь им во время повальных болезней, а особенно сифилиса, от которого очень редеют волосы, пытались скрыть приобретенные уродства и травмы. Но искусно сплетенные волосы от знатока женских одеяний Герша были даже лучше природных, отливая блеском свежей соломы и сияя благородством чистого золота. К этой короне как нельзя подходило кертле[94] в красно-желтых тонах.