Материалы биографии - Эдик Штейнберг

Обнимаю тебя и желаю набраться новых сил. Галочку целую. Самые сердечные и добрые вам пожелания от Милены. Если все будет в порядке, то в сентябре она приедет вместе со мной в Москву на выставку Москва–Париж. Я тоже дрожу от нетерпения увидеть эту выставку.

Еще раз целую и люблю, всегда и бесконечно ваш В.П.

2

Дорогие мои и любимые, Эдик и Галочка!

Сердечно вас поздравляю с Новым годом и Рождеством. И я, и Милена желаем вам счастья, здоровья и творческой энергии.

Вы, видимо, знаете, что у нас было трудное время. Милена целый месяц была в больнице, и мне пришлось быть мамой. Ну, месяц выдержал. Сдал Машеньку с рук на руки в полном порядке. Милена чувствует себя лучше, хотя еще будет ходить на лечение, и время от времени побаливают у нее ее несчастные женские органы.

Новости у нас такие. Похоже, будет у меня мастерская. Сейчас это в стадии оформления. Правда очень маленькая, метров 15–16, но светлая. При моем желании делать большие вещи, мастерская эта ни к черту не годится, но лучше хоть что-то, чем ничего. Выгода ее, что она в пяти минутах от нашего дома.

Другая новость – купили у меня две картины в пражскую национальную галерею. Что весьма приятно. В Праге сейчас несколько выставок. Одна из них – выставка современной испанской живописи, на которой три огромные вещи Миро и три тоже больших картины Антонио Тапиеса. О других я не говорю, но эти ошеломляют своей огромной свободой, светом и пульсирующей жизнью.

Недалеко, в другом зале, выставка советского искусства с 1917 года до современности. Я оттуда выскочил, как ошпаренный. Такой тяжелый коричневый воздух. Это при том, что там были даже Малевич, Петров-Водкин, Лабас. Нет, им не удалось этот воздух чем-то разрядить. Основная масса – это 30–50-е годы. Я просто как будто снова очутился на выставке в каком-нибудь родном 51 году. Интересно, что вообще впечатление, что ты не на выставке. Это что угодно, только не художественная выставка – морг, показ наглядных пособий, архив этнографических документов – не знаю, что еще.

Прочел я тут на досуге 70-е годы нашего доброго общего друга. Слышал, что у тебя, Володи и Миши Шварцмана очень резкие возражения. Что касается последних двух, то это можно понять, Володю он лишь упоминает и не останавливается на нем из-за полного отсутствия его интереса к нему, а о Шварцмане пишет довольно резко. Если бы писал я, я бы написал еще резче, ибо, чем больше проходит времени и чем больше освобождаюсь я от наших домашних стереотипов, тем яснее вижу, насколько это дутый пузырь. Что же касается фрагментов – главок о тебе, Вейсберге и Яковлеве, то мне показалось, что написаны они с большой теплотой и глубоким уважением. С точки зрения же проникновения в сущность каждого из названных, то это вопрос более проблематичный. На мой взгляд, наименее удачный кусок о Яковлеве, которого Илья понимает лишь фрагментарно. Яковлев – явление, гораздо более сложное и глубокое, он практически не поддается рациональному анализу. Однако, бесспорно, исключительно ценная часть посвящена собственному творчеству. Это необычайно редкий, если не сказать уникальный пример в истории искусств подобного самоанализа.

Еще хочу сказать тебе одну вещь, касающуюся тебя. Тот месяц, когда Милена была в больнице, я каждый день гулял по два часа в парке с колясочкой. Много времени у меня было, и я ходил и размышлял. Размышлял о многих вещах, чаще всего о всякой ерунде, но и о серьезных вещах тоже. Приходили мне в голову разные глупости. Например, я составил такой график – мои самые близкие люди – в середине был я, потом шел круг самых близких, за ним немного менее близких, затем круг еще немножко менее близких и т.д., потом я составил подобный график любимых художников. Этот график был несколько иной. В центре тоже, конечно, был я, а вокруг были пять художников, как бы самых главных в моей жизни, а уже за ними группами как-то распределились сами собой остальные художники мои любимые, которых в общей сложности набралось чуть больше 20-ти. К чему я все это рассказываю? Просто эти пять самых главных – Ван Гог, Моранди, Шагал, Штейнберг, Кабаков. И в том первом графике самых близких людей, в том самом первом круге самых близких тоже пять, и среди них тоже Штейнберг.

Теперь, мой дорогой Эдик, ты понимаешь, зачем я рассказываю так долго о моих глупых графиках, составленных во время прогулки с детской коляской.

Буду тебе очень признателен, если ты передашь мои самые добрые пожелания и поздравления с Новым годом Володе Янкилевскому от меня и от Милены. И Римме тоже. Мы с ним не переписываемся, но я очень часто о нем думаю.

Целую тебя и Галочку.

3

Дорогие Эдик и Галя!

Посылаю вам приглашение, давайте начинайте действовать. Все мы очень вас ждем и будем вам бесконечно рады. Что касается времени приезда, то вы можете выбрать любое удобное для вас время.

Надо только подумать, как быть с Рождеством. Дело в том, что недели за две до Рождества и недели две после него все визиты, гости, посещения и встречи отменяются. Рождество тут, если вы помните, 25 декабря. Так что, может быть, самое лучшее время, начало декабря, так чтобы и по художникам походить, и кусок Рождества застать. Рождество тут так прекрасно, что стоит в это время тут быть. Но, разумеется, как получится. Держите меня только в курсе событий, и если получите разрешение, то обязательно позвоните.

У нас сейчас все болеют – Милена, Маша и я гриппуем. На меня вдруг снизошла Муза, и я за несколько дней написал два десятка стихотворений. Перепишу для вас парочку.

Стихи, написанные в уборной.

На унитазе я сижуИ сверху на линолеум гляжуУзор абстрактный складывается в рожи,Дома, окошкиЧемодан из кожи,Кусок колонны вот,Дебила профиль.Картина мирнаяУмильная до слезВо всем гармония разлитаВ узоре линолеума на полуИ в паучке забившемся в углу.

Темная комната.Лето в разгареСолнце сияетЖарко и потно и знойВ комнате темнойСумрак зияетНеискупленной виной.Лето седоеИ осень медоваяШепотом мне говорятВ комнате темнойВ углу затаенномЧерные звезды горят.

* * *

Лавандыши сияют в небесеСверкают курочкиИ корочка мерцаетМелькают спицыВ солнце колесеИ чайник на плите уж закипает.Мы выпьем чаюМожно с пирогомПотом немногоПобеседуем шутливоПотомКуда-нибудь немного побредемИ будем дальше житьНеторопливо.И наконец:Послание к друзьям.(В стиле Велимира Хлебникова)Нехлюди бедныяУбожцы легковыяБегунцы непутемСтраданцы нипочемНемраком одержимыСтремленством к высотеВеселие оплачем смехомБолтаясь в пустоте.

Ну, а одна вещь случилась ужасная. Не буду об этом разводить, нет сил у меня на это, только сообщаю. Пашка бросил институт. Воздействовать на него у меня уже нет никаких возможностей.

Целую и люблю вас.

М. СЛАВИЦКАЯ – Г. и Э. ШТЕЙНБЕРГ

Милена Славицкая пишет о выставке московских художников в музее Берна, от участия в которой отказался Эдик.

Прага–Москва, конец 1980-х гг.

Дорогие Галя и Эдик.

Я понимаю, что мое мнение не много обозначает, но тем не менее хочу выразить свое несогласие и возмущение выбором авторов для выставки в Берне, где будут картины, которые не отвечают объективной ситуации на московской художественной, так называемой неофициальной сцене. Именно я очень возмущена, что нет тебя, Эдик, хотя не знаю доводы, может, ты сам отказался от участия, но для как зрителя и историка твое не присутствие, представляет очень серьезный недостаток этой выставки, который, на мой взгляд, нуждается в публичной критике.

Ошибок, конечно, много, но ошибки всегда бывают в таких вещах, это можно понять (например, присутствие некоторых просто слабых художников), но есть вещи, ошибки, причем сознательные, которых нельзя допускать. К ним принадлежит твое неучастие, а также не присутствие Калинина и Яковлева, и не присутствие Виктора в каталоге.

Разве можно делать выставку, например, 20-х годов Paris de Ecole, на которой бы не было, например, Делоне или Брака, просто так, потому что не поместились.

С Виктором вопрос сложнее, поскольку выбор ограничен художниками, живущими в Москве, хотя и здесь довод его отсутствия в каталоге лежит в другом месте, чем в этом ограничении.

Короче, поскольку у меня нет возможности публично написать критику этого выбора на месте, где бы это было заметно, считаю своим долгом сделать это хотя бы письмом и использовать единственную возможность публикации, которая у меня есть в чешском журнале Ателиер, куда я писала статью о московских художниках осенью этого года. Здесь хочу опубликовать свою критику, хотя это смешно и бесполезно, в виде донкихотского поступка. Когда статья выйдет, пришлю ее.