Донская Либерия - Николай Алексеевич Задонский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так, еще задолго до того, как Мазепа стал предателем, украинский народ разгадал его замыслы.
Воевода переслал письмо в Москву, откуда немедленно направили в Батурин подьячего Михайлова, поручив ему обнадежить гетмана в неизменной царской милости и узнать, не подозревает ли он кого в этой «кляузе».
…Подьячий Борис Михайлов, — тщедушный, низкорослый, плешивый человечишка, — был хитрец великий. Приехав в столицу гетмана, он о себе разглашать не стал, а прежде окольными путями проведал о черных делишках гетмана.
Видавший виды подьячий быстро догадался, что хотя в подметном письме нет прямых улик, но, если взяться по-настоящему за расследование, можно докопаться до многих подозрительных и темных сторон прошлой и настоящей деятельности гетмана.
Однако подьячий привык больше радеть о себе, чем о делах государевых, для него не было никакой выгоды ссориться с таким человеком, как Мазепа.
Явившись к гетману, он показал ему письмо и спросил: «Как он, гетман Иван Степанович, рассуждает? В польской ли стороне письмо писано или кем-нибудь из врагов его?»
Гетман, пожав плечами, ответил:
— Не могу я малым умом моим понять, от кого бы именно произошел сей лукавый, плевельный и злоумышленный поклеп…
Подьячий незаметно улыбнулся, кашлянул в кулак и смиренно, сделав вид, что не все расслышал, переспросил:
— Как ты, Иван Степанович, сказал? А? Поклеп, что ли?
Мазепа подьячему не ответил, взглянул на образ богородицы, возвел к нему руки, прослезился:
— Ты, пресвятая богородица, надежда моя, зришь убогую и грешную душу, как денно и нощно имею я попечение, чтобы государям до кончины живота своего служить. А враги мои не спят — ищут, чем бы меня погубить…
Подьячий опять тихо кашлянул, сочувственно закивал плешивой головой:
— Истину глаголешь, Иван Степанович. Не спят враги твои, ох, не спят. Вот и ныне от многих слышал, будто впрямь ты с турками и с Васькой Голицыным большую дружбу имел…
— Все напраслина и ложь мерзкая, — гневно сверкнув глазами, возразил гетман. — Я никакой утайки от государя не делал… Бог мою душу видит!
— Видит, милостивец, бог-то все видит, да людишки пакостные инако мнят. Придумали, вишь, будто ты в Польше имения для сестры покупаешь и, дивное дело, даже некую монашку Липлицкую указали мне, кою твоя милость якобы в Польшу не раз посылал… Ох, враги наши, враги наши, — вздохнул подьячий, пощипывая реденькую бородку и глядя прищуренными глазками на Мазепу.
Тот понял, что дьяк знает много и разговор затеял неспроста. Достал из ларца золотой, с большим алмазом, перстень и приветливо улыбнулся:
— Ох, и не ведаю, как мне тебя, гостя дорогого, одарить. Милость монаршую привез ты мне, радость великую. Прими хоть эту малость…
Подьячий принял, быстро определил стоимость подарка, поклонился:
— Много благодарствую, Иван Степанович. Не по заслугам меня чествуешь.
И подумал: «Дешево меня ценишь, — я тебе в копеечку влезу».
А вслух продолжал:
— Как же, милостивец, ответ твой писать? Кого в подозрении имеешь?
Гетман задумался. Письмо явно с польской стороны, да уж больно случай удобный для расправы с ближними своими неприятелями.
— Пиши, — ответил он, — что подозреваю я в этом письме полковника Гадяцкого Михайлу, который недавно еще ко мне неприязнь обнаружил, сам гетманом домогался быть и пасквиль на меня уже писал. Еще подозреваю я сына митрополичьего Юрия Четвертинского — он постоянно в народе злые слова рассевает, что быть Самойловичу опять гетманом…
Подьячий записал, стал прощаться.
— Ты не спеши, откушать со мной оставайся, — ласково пригласил гетман.
— С великою охотой, да в иной, видно, раз… Государевы дела не терпят. Ответ приказано выслать без замедления. Ты бы, Иван Степанович, теперь мне письмо-то вернул…
— Какое письмо? — нахмурился Мазепа.
— А что я тебе передал, милостивец. Мне строго-настрого заказано обратно его доставить для хранения в посольском приказе…
Гетман даже в лице переменился.
— Сперва я милостью царской был обрадован, а теперь во сто раз опечален, коли вижу — никакой веры мне не дают…
— Что ты, Иван Степанович, господь с тобой. Письмо для розыска злодея-доносчика нужно…
— Нет, уж ты, как хочешь, а письмо я не отдам…
— Да никак нельзя… С меня взыщут. Как отвечу-то?
— Ответишь, что затерялось…
— Ох, да что ты, Иван Степанович! Разве можно?
— Можно, дьяк, можно, — уверенно произнес гетман. — И ответ государям, когда напишешь, мне наперед объявишь. А услуги твои мною забвенны не будут…
Прижимист был Иван Степанович, но тут не поскупился — пятьсот дукатов подъячему отсчитал.
«За эту безделицу дорого, да авось в другой раз пригодится. В Москве нужных людей давно заводить пора», — подумал гетман.
X
В то время сильное беспокойство Мазепе начал причинять фастовский полковник Семен Палий — прославленный казачий батько с правобережной стороны.
В силу неблагоприятно сложившихся исторических условий правобережная часть Украины оставалась под властью поляков. Однако народ не хотел подчиняться панам и продолжал борьбу против них.
Воевода Чернецкий, чинивший жестокую расправу над непокорными
