Донская Либерия - Николай Алексеевич Задонский

Когда привезли Самойловича, Голицын кратко перечислил ему обвинения, взятые из мазепинского доноса, и объявил царский указ.

Гетман стал отвергать обвинения. Между ним и старши́ной завязался спор. Дмитро Райча, не стерпев, хотел наложить на поповича руку, но князь сдержал ретивого полковника, отдал гетмана с сыном под охрану стрельцов.

— Без вины страдаю, видит бог, без вины, — бормотал гетман, и крупные слезы катились из его воспаленных глаз.

Он окинул взором старши́ну, но жалости и участия ни на одном лице не заметил.

Вдруг он увидел: в стороне скромно и незаметно, опустив голову, стоял его любимец Мазепа. Он-то, конечно, к заговору против старика не причастен!..

— Зришь, Иване, какое поношение напрасно терплю, — обратился к нему попович. — Скажи им, скажи, что бог за безвинного взыщет…

Кто-то из старши́ны не выдержал и хихикнул.

Гетмана увезли…

Утром 25 июля собрался казачий круг.

Князь встал на скамью, сказал, что великие государи дозволяют казакам по их старому обычаю свободно избрать гетмана. Просил назвать, кого они хотят в гетманы.

— Мазепу! — первый крикнул Кочубей.

— Мазепу! — подхватила старши́на.

— Мазепу! Мазепа нехай будет гетман! — закричали выборные казаки, заранее одаренные мазепинской партией.

Иван Степанович, как того требовал порядок, поклонился казакам, потом подошел к князю, присягнул великим государям, получил знамя, булаву и бунчук.

А вечером двое слуг его внесли в шатер князя бочонок, доверху наполненный золотыми дукатами.

Мазепа знал, что такая благодарность самая приятная… С этого дня он стал большим другом фаворита.

VIII

Утром 10 августа 1689[6] года по немощеным и пыльным улицам Москвы в богато убранной карете, окруженной полсотней сердюков, ехал, направляясь в Кремль, гетман обоих берегов Днепра Иван Степанович Мазепа.

Он прибыл с богатыми подарками для царевны и своего благодетеля князя Голицына, от которого рассчитывал добиться разрешения ряда важных вопросов.

Однако, остановившись еще накануне вечером на ночевку в подмосковном селе, Иван Степанович услышал неприятные новости.

Семнадцатилетний царь Петр (о нем и думать все забыли), живший до сих пор с матерью в Преображенском, где занимался «потешными» делами, неожиданно показал коготки.

В ночь на 8 августа прибежавшие в Преображенское стрельцы Мельнов и Ладыгин уведомили царя, что приближенные царевны Софьи готовят на него покушение.

Испуганный Петр, не медля ни минуты, сел на лошадь и рано утром находился уже под защитой крепких стен знаменитой Троицко-Сергиевской лавры, отразившей некогда полчища поляков и не раз в тяжелые минуты укрывавшей царей.

Через несколько часов сюда прибыла царица-мать Наталья Кирилловна с дочерью и невесткой — круглолицей, белокурой красавицей Евдокией, на которой незадолго до этого женили Петра.

Вслед за царицей приехала в лавру вся преданная Петру знать. В боевом порядке подошли «потешные» полки и стрелецкий Сухарев полк.

Двоюродный брат фаворита царевны, князь Борис Голицын — дядька Петра — послал в Москву десятки писем боярам, духовенству и стрельцам, требуя, чтобы все верные царю люди ехали к Троице, грозя смертью ослушникам.

Софья растерялась. Москва двинулась к Троице. Силы молодого царя росли ежечасно.

Иван Степанович Мазепа быстро смекнул, что идет решительная борьба за власть и настал момент, когда ему надо снова сделать выбор.

До сих пор он верно служил партии царевны, ибо эта партия казалась ему силой, но теперь… теперь даже из окна своей кареты гетман видел, что сила уходит к Петру, что поразившая его вчера весть была правдой.

Мимо него все чаще и чаще проносились закрытые кареты, рыдваны и возки, проезжали отряды конных рейтар[7], двигались ватаги присмиревших стрельцов и толпы народа — все стремились поскорее выбраться на старую троицкую дорогу.

«Сонька — баба, Васька — тоже, — непочтительно подумал гетман о своих благодетелях. — А я еще с подарками к ним… Вот дурень! Чуть-чуть себя не погубил…»

Он остановил карету. Вышел. С чувством перекрестился на видневшиеся вдали златоглавые кремлевские соборы, подозвал молодого сердюцкого сотника Чечеля.

— Вот что, Дмитро… Езжай обратно, захвати наш обоз с подарками и немедля к Троице гони…

— А пан гетман разве не в Кремль едет? — удивился сотник.

— Не твоего ума дело, ты слушай, что тебе говорят! — сердито отозвался гетман.

— Слушаю, пан гетман.

Чечель ускакал. Карета повернула на троицкую дорогу.

…Троицкая лавра и ее окрестности были заполнены народом.

Ивану Степановичу сказали, что ему прежде всего надо явиться к князю Борису Голицыну, ведавшему всеми делами, но гетман сообразил, что по нынешним временам родственник Васьки, пожалуй, «не прочен будет» и стал добиваться приема у дяди царя Льва Кирилловича Нарышкина.

Тот вышел к нему злой, усталый.

— Пошто ко мне, гетман? Князь Борис ныне всем правит…

— Ох, боярин, правит-то он правит, да больно до сей поры эти Голицыны солили нам крепко…

— Тебя-то, кажись, не обижали? — удивился Нарышкин, вспомнив слухи о дружбе гетмана с фаворитом царевны.

— На людях, боярин, обиды не было, — с легким вздохом произнес гетман, — а тайно такое мне Васька чинил… Я уряд[8] гетманский оставлять было хотел…

— Вот оно как! — уже приветливее сказал Нарышкин. — А я-то другое мнил…