Донская Либерия - Николай Алексеевич Задонский

«Теперь ждать недолго», — подумал Мазепа, записывая в потайную книгу очередные кляузы на гетмана.

…Осенью 1686 года бояре «сказали» ратным людям поход на Крым.

Во главе стотысячного войска выступил в поход князь Голицын.

Весною на реке Самаре присоединился к нему гетман Самойлович с пятьюдесятью тысячами казаков.

В июле, не встречая татар, соединенные войска достигли урочища Большой лог.

Стояла страшная жара. Зной высушил мелководные степные речушки. То там, то сям вспыхивали сухие травы — начинались степные пожары, в которых все подозревали близких, но невидимых татар. Люди задыхались в пыли и копоти, лошади падали от усталости и бескормицы.

В большом, богато убранном шатре, на мягкой турецкой тахте с книгой в руках лежал полуголый князь Василий Васильевич. Хотелось хоть немного отвлечь себя от тревожных мыслей, но они назойливо лезли в голову. Строчки изящной латыни прыгали в глазах, не доходя до сознания.

Пальцами холеной руки князь загнул непрочитанную страницу, отложил книгу, тяжко вздохнул:

— Ох, небось в Москве теперь все вороги мои поднимаются!.. Ох, хоть бы татары встретились, хоть бы на войну похоже было…

Вошел слуга, с поклоном доложил:

— Есаул Ивашка Мазепа…

В памяти всплыло знакомое, умное и любезное лицо, краткий дельный московский разговор. Князь вспомнил, как он вставил в разговор латинскую фразу и есаул неожиданно и остроумно ответил тоже латынью.

«Свой человек и приятен», — мелькнуло в голове у Голицына.

— Проводи сюда, — сказал он слуге.

И встал, набросив шелковый халат на потное, жиреющее тело.

Мазепа, отвесив низкий поклон, остановился у дверей.

Князь подошел к нему, протянул руку. Есаул нагнулся поцеловать. Василий Васильевич, морщась, отдернул:

— Не надо… Садись. Очень рад.

Мазепа огляделся, сел.

Начал осторожно:

— Беда, милостивый князь! Людишки ослабли, воды нет… Ропот меж казаков идет…

— Знаю, — зло перебил Голицын. — Казаки ваши сплошь воры и бунтовщики. Гетману вашему дивлюсь…

— То напрасно, князь. Нам, старши́не генеральной[4], давно дива в том нет. Яки дерево — такой клин, який батько — такий сын, — чуть усмехаясь краешком губ, ответил Мазепа.

— Во-о-он оно что, — протянул князь, понимающе глядя на есаула. — Видно, вам гетман Самойлович не по вкусу пришелся? Так, что ли?

— Не я, вся старши́на челом на него бьет и защиты просит, — сказал Мазепа, протягивая князю бумагу.

— Ох, не люблю доносов, — опять поморщился Голицын, но бумагу все же принял. — Кто просит-то?

— Обозный Бурковский, милостивец, да судья Михайло Воехеевич, да Савва Прокопов, да генеральный писарь Василий Кочубей…

— Ладно, разберу, — перебил князь, откладывая бумагу в сторону. — И мне ведомо, что гетман старый супротивник царским повелениям.

— Об этом и речь, ясновельможный, об этом и писано.

И как бесчестья он войскам царским желает, и как тебя непристойно лает, и как ныне измену замыслил…

— А чем сия измена показана?

— Ныне, князь, слухи у нас идут, будто не татары степи поджигают, а близкие гетману люди. Гетман-то сколь времени недовольство походом кажет — ему одному пожары на руку…

— Ах, вор! Ну, вор… То-то я вижу… Спасибо тебе, есаул, спасибо. Сегодня же в Москву бумагу отошлю, чаю, ответом не задержат. А пока в тайне сие дело держи, услуга твоя мною никогда не забудется…

— До гроба верой и правдой служить тебе буду, — низко поклонился Мазепа. И вышел.

Князь откинул полог шатра. Душная ночь покрывала землю. Звезды просвечивали редко и смутно сквозь тяжелые облака пыли, нависшей над беспокойным лагерем. Пахло гарью.

…Так и не встретив татар, государево войско повернуло назад и раскинуло стан на берегу реки Коломака, недалеко от Полтавы.

Здесь и был прочитан казацкой старши́не указ, только что полученный князем в ответ на его письмо.

«Великие государи, по тому их челобитью, Ивану Самойлову, буде он им, старши́не и всему войску малороссийскому негоден, быть гетманом не указали, а указали у него великих государей знамя и булаву и всякие войсковые клейноды[5] отобрать, послав его в великорусские города за крепкою стражею, а на его место гетманом учинить кого они, старши́на со всем войском малороссийским, излюбят».

Генеральный писарь Василий Леонтьевич Кочубей, друг и единомышленник Мазепы, хорошо знавший «порядок» избрания новых гетманов, подошел к князю и от имени старши́ны осведомился, кого бы им, великим государям, и ему, князю, хотелось видеть гетманом.

— Выбирайте достойного, — ответил Голицын.

— Мы, князь, люди простые, — не унимался Кочубей, — нам ваш совет дорог…

Князь сказал, подумав:

— Наш совет — Мазепу… Единого достойного зрим.

И отдал приказ: сдвинуть обоз, схватить и привезти к нему гетмана Самойловича.

А гетман с сыном усердно молились в походной церкви. Попович уже давно почуял вражеские козни. Он знал, что старши́на и казаки его не любят, он знал, что не жалует его и князь, но кто ведет под него подкоп, — того не ведал.

Когда служба кончилась, к Самойловичу подошел его старый недруг переяславский полковник Дмитро Райча, грубо схватил за руку и сказал:

— Хватит, всех грехов своих не замолишь. Пойдем со мной.

Тут же поповича посадили в дрянную, покрытую рогожей телегу, а сына его Якова — на клячу и повезли к Голицыну, вокруг которого собрались все русские начальные люди и старши́на, обсуждавшие «тяжкие и многие вины» гетмана.

старши́на требовала, чтоб с ненавистным поповичем поступили по