Донская Либерия - Николай Алексеевич Задонский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И встал, слегка кивнув головой дьяку, показывая, что допрос окончен.
VI
…Круглолицый, толстогубый, с маленькими пухлыми руками, покрытыми крупными конопушками, с хитроватыми, прищуренными глазами, гетман Иван Самойлович был поповичем и по внешности и по всему внутреннему складу.
Вначале, — после своего избрания гетманом, пока положение еще было непрочно, — Самойлович старался казаться ласковым и приветливым человеком, заискивал не только у старши́ны, но и у рядового казачества и селянства.
Когда же власть его как гетмана упрочилась, особенно после того, как Дорошенко сдался и был послан в Вятку воеводой, попович стал горд, заносчив и алчен.
Не только простому народу, но даже казацкой старши́не и духовенству строго запрещалось сидеть при гетмане, входить в его двор с палкой. Выезжал гетман только в карете, окруженный большой толпой родственников и слуг. Родовитых казаков и заслуженных военных людей гетман постепенно вытеснял с хороших должностей, отдавая лучшие места бесчисленной ораве своих родных. А эта родня творила такое беззаконие, что скоро имя гетмана Самойловича стало ненавистным всему украинскому народу.
Сам попович относился к людям жестоко, презрительно и не знал предела жадности.
— Все брали, и я беру, — говорил он. — Совестью людей не удивишь, а себя уморишь…
Только одного человека, как родного, любил и жаловал гетман — Ивана Степановича Мазепу.
Да и как было Самойловичу не любить его, если столько постоянного усердия показывал, служа ему, этот человек.
Пусть себе Дорошенко сидит на вятском воеводстве и думает, будто Мазепа до конца оставался его верным слугою и лишь по воле судьбы покинул его. Гетман знает, что на самом деле Мазепа служил не Дорошенко, а ему, и тонко провел своего благодетеля.
А выборы киевского митрополита? Кто, как не Мазепа, преданный друг поповича, устроил дело так, что митрополичий престол занял не ненавистный Лазарь Баранович, а родственник Самойловича — Гедеон Четвертинский? А кто ежедневно улаживает десятки неприятных столкновений со старши́ною и чернью, кто учит детей гетмана, кто постоянно заботится о том, чтоб жизнь его текла легко, покойно и приятно?
Нет, не ошибается гетман в этом человеке, по заслугам пожаловал его важным званием генерального есаула…
Так думал гетман, но Иван Степанович думал иначе.
Ночью, когда затихала гетманская столица Батурин, когда крепко и сладко спал на пуховиках попович, — генеральный есаул доставал из тайника книгу в дорогом сафьяновом переплете и характерным, четким с завитушками почерком записывал:
«В мельницах казацких нет казакам воли, ни знатным, ни заслуженным — все на себя забирает. Что у кого полюбится — возьмет, а что сам пропустит, то дети его возьмут. Государево жалованье, соболиное и объяриное, на двоих присланное, один себе забрал. Судейской должности уже четыре года никому не дает, хочет, чтоб сия должность за большие деньги была куплена. Города малороссийские не государевыми, а своими называет и людям войсковым приказывает, чтоб ему, а не монархам верно служили…»
Долго еще, озираясь по сторонам и прислушиваясь к шорохам, записывал есаул. Чуял, могут большую службу сослужить ему эти записки, но до поры до времени тайны своей никому не открывал. По опыту знал, что доносами шутить нельзя.
VII
А в государстве Московском было смутно…
Умер царь Алексей Михайлович. Недолго процарствовал его хилый сын Федор. Посадили ближние бояре царем десятилетного Петра — младшего сына Алексея Михайловича от второй жены Натальи Кирилловны Нарышкиной.
Но родственники царя Алексея по первой жене — бояре Милославские, партию которых возглавляла энергичная царевна Софья Алексеевна, — с помощью взбунтовавшихся стрельцов, убивших виднейших представителей нарышкинской партии, добились того, что бояре «передумали» и объявили двух царей: Петра и придурковатого Ивана, родного брата Софьи. За малолетством царей правительницей стала царевна, находившаяся в любовной связи с красавцем князем Василием Васильевичем Голицыным, в руках которого сосредоточились все нити государственной власти.
Образованнейший человек своего времени и блестящий дипломат, князь Голицын не обладал полководческим талантом.
Софья же страстно желала, чтоб ее «свет-Васенька» прославил себя воинскими подвигами и тем самым замазал рты боярам, недовольным быстрым возвышением фаворита.
Мазепа, часто бывавший в Москве и сумевший уже расположить к себе любимца царевны, хорошо понимал желание правительницы, но Самойлович, потерявший с годами нюх, на этот раз «тонкой дипломатии» не понял.
Когда к гетману приехал думный дьяк Емельян Украинцев «говорить» о походе против татар во исполнение обязательств по договору о «Вечном мире», заключенному с Польшей в 1686 году, попович заупрямился.
— Как угодно великим государям, а, по-моему, воевать нам причин нет, — разглаживая усы и недовольно посапывая, говорил гетман. — Прибыли нам от этого все равно не будет, до Дуная владеть нечем — все пусто, а за Дунай — далеко. Крыма же одним походом не завоевать. Возьмем ближние городки — турки придут их добывать, а нам защищать трудно. Зимой рати надобно оттуда выводить, иначе от поветрия тамошнего многие помрут…
— Теперь все государи против турок вооружаются, — настаивал Украинцев, — если мы в этот союз не вступим, то будет нам стыд и ненависть от всех христиан…
— Зазору и стыда нет, — спорил гетман, — всякому свою целость и прибыль вольно оберегать…
Возвратившись в Москву, Украинцев не замедлил доложить об этом разговоре кому следует.
— Выжил из ума старый дурак, — вспыхнула Софья, узнав о «противенстве» Самойловича.
— Неприятный человек, — поморщился князь Голицын, вспомнив, что во время его ссоры с Рамодановским гетман стал на сторону последнего.