Оперные тайны - Любовь Юрьевна Казарновская

А Медведь и сам не прост…

Замечательный итальянский поэт Габриэле д'Аннунцио писал о нём:

Он питал нас, как сила природы…

В хоралах своих

Сливал он дыханье томящихся толп,

Чтобы голос нашли и печаль, и надежда!

Он любил и плакал за всех!

Между тем у «маэстро итальянской революции», как часто называли Верди в советское время, был очень сложный, пожалуй, можно даже сказать тяжёлый характер. И я сама слышала об этом от тех, кто…

Впрочем, обо всём по порядку. Весной 1986 года мне посчастливилось присутствовать в Большом зале Московской консерватории на совершенно фантастическом концерте одного из величайших пианистов всех времён Владимира Горовица. А Горовиц был женат на Ванде, дочери Артуро Тосканини, которому в молодые годы довелось непосредственно общаться с Верди.

Послом же США в Москве в те годы был Артур Хартманн, не раз слушавший меня в Большом зале консерватории, Большом театре и Театре Станиславского и Немировича-Данченко. Фантастический знаток и любитель музыки!

Но спустя некоторое время у него из-за меня – и у меня из-за него – были крупные неприятности. Ведь отношения с Америкой в те годы были не лучше, чем сейчас. Хартманн попросил Министерство культуры, чтобы я 4 июля того же года спела на концерте в американском посольстве. Но приглашать меня ему запретили, объяснив, что приглашать можно только из числа тех, кого это министерство изволит порекомендовать. И тут такое началось!.. Запреты, звонки в театр – в общем, «есть мнение, что я должна выбирать знакомцев».

Ле Ронколе – дом, где родился Верди

Через несколько лет он пришёл на мой концерт в Вашингтоне и рассказал, что ему тогда пришлось несладко: «Вообрази, мне запрещали, чтобы я как-то тебя выделял…» Ну и прочее в том же роде. А приём по случаю концерта Горовица, куда я была приглашена, проходил не в американском, а в итальянском посольстве! Там мне и довелось пообщаться с Вандой Тосканини-Горовиц и её мужем.

Театр La Fenice в Венеции

Обсуждали мы – хотите верьте, хотите нет – «Сказание о невидимом граде Китеже», это была одна из любимых опер Горовица. Я спросила: «Что может быть прекраснее темы похвалы пустыне?» А он ответил: «Я, когда у меня портится настроение, просто сажусь и играю её…»

И естественно, я спросила у госпожи Горовиц, что говорил её отец о Верди. Она ответила, что общаться с Верди было невероятно сложно, очень уж у него был взрывной характер. Он, с одной стороны, не терпел никаких возражений, когда дело касалось его музыки. Допустим, у него на слуху есть некая модель исполнения, и музыка должна звучать только так – и никак иначе! Говорил: «Я не терплю возражений, и вообще я совершенно не собираюсь обсуждать мои темпы». А с другой стороны, к мнению людей, очевидно талантливых, таких как Тосканини – а он их чувствовал! – он прислушивался.

Характер Верди ощущается даже в интерьерах его дома в Сант-Агате. Сейчас он принадлежит его наследникам. И летом толпы туристов со всего мира едут к великому «буссетьянцу» погулять в парке, где многие деревья высажены им самим.

Вилла Сант-Агата

Обстановка в доме достаточно дорогая, но очень простая. Тяжёлая, как характер Медведя (так называла своего мужа Джузеппина Стреппони, а вслед за ней – за глаза! – и остальные), мебель красного дерева. Тяжёлые занавеси на окнах – Верди задёргивал их, когда работал поздно ночью. Ему требовались полная темнота в комнате и огни свечей. Иногда он открывал балкон или дверь на террасу, смотрел на звёздное небо, выпивал чашку крепкого кофе, выкуривал сигару, возвращался и писал. И всегда говорил, что самое продуктивное время у него – ночь.

Было дело в Пасси…

Образ жизни Верди на вилла Сант-Агата известен достаточно хорошо. Он просыпался довольно рано, ему готовили очень крепкий кофе. С ним он предпочитал кула-телло – это высший сорт пармской ветчины совсем без жира – и бутерброды с пармезаном. Или горячие бутерброды панини – с моцареллой, ветчиной, помидорами и знаменитым соусом песто. А если был сезон, то традиционный пармский деликатес – свиное плечико Сан-Секондо…

После этого Верди шел гулять. Гулял он где-то часа два. К этому времени его Джузеппина уже пробуждалась и начинала думать об обеде. Точнее, какую пасту приготовить своему любимому мужу. По части именно пасты он был чрезвычайно капризен и отлично разбирался в её разновидностях. Допустим, он говорил: «Сегодня я хочу пасту с белыми грибами, завтра я хочу, чтобы мне сделали пасту с трюфелями. Такую, как я ел у своего друга Россини, и чтобы она была ничем не хуже! А если она окажется хуже, вы мне испортите настроение на весь день!»

С прогулки Верди нередко приходил уже с немалым количеством идей, ещё до обеда обязательно что-то записывал. Записывал по-разному: бывало, что и на первых попавшихся под руку клочках бумаги. Например, счетах за корм скоту – как некоторые фрагменты «Аиды». А иногда и как положено, на нотной бумаге и почерком просто безупречно каллиграфическим, подобно примерным ученикам – как знаменитый квартет из «Риголетто».

После обеда он отдыхал и потом снова работал до двух часов ночи. И так было практически каждый день. При этом далеко не каждая музыкальная мысль, которая приходила ему в голову, впоследствии превращалась в строчку оперной партитуры.

Вообще в быту Верди, который всю жизнь не без основания и не без гордости называл себя крестьянином, был в целом прост и неприхотлив. И его пристрастия к некоторым кулинарным, скажем так, изыскам шли от Россини, с которым Верди познакомился и сблизился в Париже. Думаю, что не случайно Верди и Стреппони, когда они тоже довольно долгое время жили на берегах Сены, снимали виллу в Пасси – именно там, где свил гнездо и «пезарский лебедь» Россини.

А оставивший заметный след не только в опере, но и в гастрономии Россини, как известно, любил повторять: «Вот вы попробуйте то, что я для вас приготовил, и только потом решайте, какой из меня композитор!» Россини вспоминал, что лучшего собеседника и компаньона за его ужинами, и в особенности человека, который был способен оценить его кулинарию лучше, чем Верди, просто не было!

Но сближала Россини и Верди, конечно, не только