Оперные тайны - Любовь Юрьевна Казарновская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Атом Эгоян предложил сразу после «Саломеи» сделать с ним Хрисофемиду в «Электре» и Лулу в опере Альбана Берга. Он даже сказал мне: «Ты Лулу моей режиссёрской мечты!» Но ни на то, ни на другое я не согласилась. «Лулу» я как-то побаивалась – там просто оставляешь голос. А Хрисофемида после Саломеи мне очень нравилась музыкально, вокально, но драматически роль достаточно бледная. Там надо петь либо Электру, либо ничего.
А Электра тоже очень нагружает голос. Очень нагружает. Гораздо больше, чем Саломея, потому что в Саломее есть чисто лирические куски, а вот в Электре материал очень «крикучий»!
Кактус в юбке
И совершенно противоположной по смыслу, по идеям была «Саломея», поставленная в сезоне 2003/04 года во Франкфурте, – очень страшный и кровавый спектакль. И вдобавок на редкость скандальный! Дирижировал им
Клаус-Петер Зайбель, утончённый знаток Вагнера и Рихарда Штрауса, замечательный музыкант, уже знакомый мне по денверской постановке «Саломеи».
Он был просто в шоке, когда увидел режиссёрское «прочтение» этого спектакля, – уж и не помню, кто его сотворил. Этот режиссёр, с которым все носились как с писаной торбой, был тогда в Германии в очень большой моде. Зайбель пытался возражать, аргументировать какие-то иные вещи, но, увы… Мы живём в век «режоперы»!
Достаточно сказать, что действие перенесено в наше время. Саломея была в короткой юбке, в крагах, в чёрных ботинках с высокой шнуровкой, с заплетёнными косичками. Такая Лолита распущенно-дерзкая…
Никакой лирики. Никакой вообще! Этакий кактус в юбке! Клаус Петер меня потом предупредил: «На спектакле будем делать, как мы делали. Потому что без контрастов Саломеи нет. Если нет лиризма, а есть только колючесть, у публики сразу же возникает такое отвращение к героине, что она для неё превращается из такого обаятельного персонажа в отвратительный! Поэтому, Люба, я тебя прошу, не обращай на это внимания. А музыкально делай то, что мы делали с тобой до этого».
Вся сцена во дворце Ирода была построена вокруг огромного бильярдного стола, на котором гоняли шары ортодоксальные иудеи с пейсами, в кипах, чёрных жилетах и белых рубашках…
То есть всё было сознательно поставлено со знаком минус. И Саломея во время своего, какого-то кошачьего танца взбиралась на этот бильярдный стол и гоняла ногами шары, соблазняя всех этих людей и Ирода!
А «на закуску» в заключительной сцене Саломея рожала… голову, отлично помню эту белую рубашку… И ей не приносят голову на серебряном блюде, а она садилась спиной к залу как бы в родовых муках… После чего вынимала эту окровавленную голову из-под рубашки, по которой стекала кровь – там прямо в голове была специальная капсула с кровью. И она эту голову всё время о себя вытирала и тёрлась о неё… Гнусный, мерзкий натурализм – это как минимум!
Роберт был на этом спектакле, он рассказывал потом, что рядом с ним сидела какая-то пожилая пара, и они всё время зажмуривали глаза… Меня принимали отлично, дирижёра – тоже. А режиссёр после премьеры больше не появился!
Но сколько меня, особенно в России, упрекали: мол, ей нельзя это петь… А я знала, что это абсолютно моё! И настоящим талисманом веры в свои силы были для меня слова работавшего со Штраусом Вальтера Тауссига: «Я должен сказать, что вы сделали роль на мировом уровне. Вы сделали именно ту Саломею, которую предполагал Штраус. Он хотел лирический голос, но с большими возможностями и – актрису! Актрису и певицу, которая умеет двигаться и хорошо выглядит».
Да и внук Рихарда Штрауса Кристиан, который в 1995 году был на премьере Мариинской «Саломеи» именно там, где она была написана, в Обераммергау, сказал мне: «Да, я думаю, что дед именно для такой, как вы, написал свою “Саломею”». Поэтому я горжусь этой ролью.
А уже потом я получила письмо от Карлоса Кляйбера, в котором он назвал меня одной из лучших Саломей за всю историю… Какое счастье получить такую оценку от поистине гениального человека!
«Медведь» из сант-агаты
Итальянская нация по историческим меркам очень молода. Как и нация немецкая, она сложилась только во второй половине XIX века. И нынешняя Германия, и нынешняя Италия в год рождения Верди и Вагнера представляли собой настоящие «лоскутные одеяла», то есть множество небольших государств, нередко враждовавших друг с другом. Верди, например, родился на территории Пармского герцогства, и ведь были ещё и герцогство Миланское, и Папская область, и Сардинское королевство, и Королевство обеих Сицилий – иначе Неаполитанское…
И тех, кто жил в них, чаще называли не итальянцами, а пьемонтцами, ломбардцами, сицилийцами… И сегодня занимающая нижнюю часть Апеннинского «сапога» территория бывшего Королевства Обеих Сицилий во многом отличается от Северной Италии.
Так что совсем не зря злые языки иногда острят сегодня, что итальянцы ощущают себя единым народом только в дни матчей своей футбольной сборной. И вышло так, что первые, самые главные штрихи к портрету новой нации нанёс человек по имени Джузеппе Фортунио Франческо Верди. В недавнем списке самых великих итальянцев он занял второе место вслед за Леонардо да Винчи.
Мы уже говорили, вспоминая Моцарта, о том, что для театральной публики тех времён национальность игравших на сцене персонажей не имела никакого значения – люди в первую очередь считывали смыслы представления, а не «пятые пункты», и пресловутым «эзоповым языком» они владели ничуть не хуже, чем мы!
И в цыганке Азучене, и в гунне Аттиле, и в испанце ди Позе, и в эфиопке Аиде, и в египтянке Амнерис, и в мавре Отелло, и в англичанине Фальстафе, и в шведе Густаве III (он же американец Ричард Варвик) те, кто жил и в бывших королевствах и герцогствах, и в новой Италии, видели в первую очередь самих себя. А зрители в других странах – в первую очередь итальянцев!
И многим из того лучшего, что думают народы мира о сегодняшних итальянцах, они в немалой степени обязаны
