Против всех - Анатолий Афанасьев

Хомяков с порога неожиданно громким голосом, как у поручика, грянул:

— Здравия желаю, Степан Степанович! Извини, что без приглашения. Гостью тебе привел со спешным поручением.

Старик, едва взглянув на Розу Васильевну, спросил:

— От Харитона, что ли?

Она опять не удивилась, спокойно ответила:

— Угадали, господин Колдун. Просят о встрече.

— Почему сам не пришел?

— Опасно ему. В розыске он. По всему городу ловят.

— Подойди поближе.

Роза Васильевна подчинилась. Встала в ногах. В капельнице тихонько булькала прозрачная жидкость, как в самогонном аппарате.

Старик разглядывал ее, сузив глаза, из которых вместо зрачков будто торчали две еловые иголки.

— Ведьма?

— Уж как водится, — ответила женщина.

— Зовут Розкой?

— Можно и так.

— Скажи, пожалуйста, Роза, когда это было, чтобы Харитона не ловили? Я такого не помню! Но ведь поймают когда-нибудь. Как сама думаешь?

Девчушка, выстригающая миниатюрными ножничками мозолистый палец старика, неожиданно хихикнула.

— Не поймают, — сказала Роза Васильевна, сохраняя серьезность. — Он же неуловимый.

Старик поманил ее пальчиком, и Роза Васильевна сделала еще шаг вперед. Колдун протянул клешню, ухватисто ощупал ее тугие бока, ущипнул литое бедро. Заметил удовлетворенно:

— Славный товарец. Тебя где Харитон взял?

— У Абдуллая. В Москве.

— У Равиля? Знаю, встречались. — В следующее мгновение немощный на вид старикан бодро выдернул из вены шланг от капельницы, гикнул и соскочил с дивана, да так шустро, что девушка-маникюрщица от неожиданности опрокинулась на ковер со всеми своими инструментами. Колдун голубым шаром прокатился по комнате и скрылся за широкой желто-золотой портьерой.

— Тигр, — уважительно заметил Палыч, помогая девушке собрать щипчики, ножницы и пилочки. — Истинный тигр. А ведь ему сто лет.

Роза Васильевна спросила:

— Куда он убежал-то?

— Кто же знает… Заметь, Розочка, до сей поры девочек ублажает. Огневой дедок.

— Еще какой! — пискнула с пола маникюрщица. Вскоре Никодимов вернулся переодетый. Теперь на нем вместо голубой пижамы был двубортный, строгого покроя костюм, но тоже с синей искрой. На ногах — старинные «скороходы» на толстой каучуковой подошве. Ростом он оказался не выше Палыча. Оба низенькие, аккуратные, немного с плесенью, и видно, пальца в рот не клади ни тому ни другому. Но Роза Васильевна и не собиралась этого делать.

Вышли в прихожую, где предупредительный служка подал хозяину дубленку и шапку. Никодимов сунул ему в лапу какую-то ассигнацию. Служка картинно расшаркался, отворил перед ними дубовую дверь и, семеня то с одного бока, то с другого, проводил до машины.

Машина — шестиместный «шевроле» бронзового цвета. Там их принял богатырь-водитель в кожаной кепке, как у Лужкова, и почему-то перепоясанный крест-накрест пулеметными лентами. Когда уселись, он бережно укрыл коленки старика коричневым пледом. По всему выходило, если Колдун и обеднел, как говорил Палыч, то еще не до крайности. Держался на уровне среднего вора-реформатора.

Все происходящее, начиная с рынка, Розе Васильевне не очень нравилось, но ей ли судить. Харитону виднее.

— Поехали, — Никодимов ткнул в спину водителя черным стеком. Склонился к Розе Васильевне: — Никому в городе не верь, красавица, кроме меня. Особенно не верь вот этому, Палычу. Давеча прислал ящик коньяку французского, а в бутылках обыкновенная сивуха. Шалавам лакать.

— Степан Степанович! — негодующе воскликнул Хомяков. — За что такое оскорбление?

— Ничего, скоро ответишь за все свои шалости, рожа неумытая. Своих грабишь? Мало я тебе благодетельствовал?

— Да ни сном ни духом! — Палыч аж порозовел от возмущения. — Сам пробу снимал. Но коли такой случай, мигом заменю.

— Как бы не опоздал, — зловеще посулил Колдун.

Выкатились в центр Федулинска, водитель почтительно уточнил:

— Куда прикажете, ваше благородие?

Старик вопросительно посмотрел на Розу Васильевну. Та сказала:

— Что же мы среди дня на машине к убежищу подкатим?

— Правильно мыслишь, — одобрил Никодимов. — Но когда с тобой Колдун, он сам за все про все решает. Твое дело соответствовать. Назови улицу и дом.

— Покажу… Вот в тот переулок пока…

Только свернули, как навстречу выдвинулся БМП, откуда высыпали человек пять бойцов в полумасках. Окружили «шевроле», наставив автоматы, подскочили к дверцам. Старший рявкнул:

— Выходи по одному! Руки за голову!

То ли под впечатлением упреков Колдуна, то ли еще почему-то, Хомяков неожиданно проявил себя законопослушным гражданином, резвым колобком выкатился из машины. Стража приняла его в кулаки, повалила на землю, слегка попинала, завернула ватник на голову, обыскала и швырнула на обочину.

Никодимов, морщась, протянул в открытую дверцу какую-то бумагу. Командир вгляделся, отступил на шаг, козырнул:

— Можете ехать! Звиняйте, батька.

Никодимов сказал раздраженно:

— Этого верните.

Двое бойцов подняли Палыча, отряхнули и сунули обратно в салон.

Водитель газанул, впритирку объехал БМП. Маленькое происшествие развеселило Колдуна.

— Ты что, совсем очумел, Палыч? Зачем из машины попер?

Хомяков поворошился на сиденье, тяжело дыша.

— Черт его знает.

— Ну и как себя чувствуешь?

— Да никак. Пару ребер вроде сломали… Ничего особенного. Наплевать.

— От кого ожидал, только не от тебя. Как ты еще до сих пор сохранился при такой сноровке.

Палыч расшатал и выплюнул изо рта три окровавленных зуба, аккуратно сложил в носовой платок и убрал в карман.

— Иной раз не угадаешь, как лучше, ей-богу. А ну, как фугасом бы пальнули?

Никодимов наставительно заметил:

— Самомнение у тебя большое, Палыч, зато умишка кот наплакал. С какой стати фугас, ежели у нас на машине красные номера?

— Значит, бес попутал, — признался Хомяков.

Прибыли на окраину, где на отшибе от домов темнело низенькое кирпичное строение, то ли амбар, то ли подстанция. Чтобы ни у кого не оставалось сомнения, на углах здания красовались крупные черные буквы «М» и «Ж». Видно, эти «М» и «Ж» давно никто не посещал, к кирпичной коробке вилась еле приметная тропка.

— Узнаю Харитона, — радостно прокудахтал Никодимов. — Где дерьма побольше, там и он.

Машину он отправил домой, велев вернуться через три часа. Гуськом побрели по тропке, причем занедуживший Палыч цеплялся за куртку Розы Васильевны.

Мышкин наблюдал за гостями через узенькое окошко-бойницу. Железная дверь в стене будто сама собой перед ними отворилась. Переступив порог, они очутились в небольшой освещенной прихожей, как в обыкновенной городской квартире, даже с вешалкой для одежды и подставкой для обуви на полу.

Мышкин стоял в дверях и казался огромным, как выставленный шкаф. Никодимов старым козленочком подкатился к нему, утонул в его объятиях.

Их встреча умилила Розу Васильевну, хотя она и виду не подала.

— Пес меченый, — нежно бормотал старик, — живой! Вот не чаял свидеться. Надеялся, а не чаял. Значит, вернулся. Значит, еще покувыркаемся.

В тон отвечал Мышкин:

— Что ты, что ты, брат Степан, еще повоюем. Еще попьем водочки с хлебцем.

Рядом в басовом ключе гудел маленький, сморщенный, с окровавленной мордой Палыч:

— Ах, хорошо, ах, славно, какие люди сошлись!.. Гонят нас, ребра ломают, зубья крушат, а заглянешь в сортир — и снова будто в раю.

Мышкин и его приветил. Отпустив Колдуна, ласково потрепал по волосам.

— Здорово, здорово, моряк… Как же ты, однако, не уберег Тарасовну? Надеялся ведь на тебя.

— Нет моей вины, Харитон. Сила солому ломит. После твоего отбытия они в город хлынули, аки саранча. Тарасовну ты лучше меня знаешь. Она хоть и баба, да неусмиренная. Попала под каток, вот и смяли.

— Ладно, ладно, после обсудим… Прошу в комнату, корешки отозванные.

Уселись за накрытым столом — водка, закуска, ничего лишнего. Роза Васильевна подала посуду — чашки, рюмки, тарелки, вилки с ножами. Чокнулась с мужчинами лишь по первой, потом, по восточному обычаю, переместилась в дальний угол, оттуда внимательно наблюдала за застольем: не надо ли кому чего.

Пир потянулся печальный: помянули Тарасовну, выпили за встречу, а также за Русь-матушку, поруганную кремлевскими сидельцами. Говорили поначалу мало, только разглядывали друг дружку, будто все разом вернулись с того света. У Мышкина бельмо лучилось весенним огнем. Нет-нет да и взглядывал коротко в угол, и Роза Васильевна, внутренне обмирая, отвечала ему спокойной улыбкой.

В эти бегучие дни далеко они продвинулись в любви, спали вместе, это просто, это обыденка, другое чудно — зародилась меж ними волшебная искра, которая обоим не давала покоя, жгла душу. Не верили оба, что так бывает в поздние годы. Общая лампочка зажглась, невидимая никому, кроме них. «Ты хоть всю меня выпей, — сказала Роза Васильевна прошлой ночью, — все равно будешь чужой человек. Отчего же так сердце болит, Харитон?» Он ответил: «Так рассуждать глупо. Кто чужой, кто ой — нам ли судить». Мышкину было хуже, чем ей. За долгие годы бродяжеств он привык к тому, что в женщине нет смысла, кроме того, что она может быть попутчицей на какой-то срок, а также, при взаимном хотении, рожать детей. Но детей он так и не завел, не встретил ту, которой могло возникнуть такое желание. А теперь-то что? Теперь поздно думать о переменах в судьбе. В шестьдесят лет мужик не тот, что в двадцать. Смолоду он мчится куда-то как оглашенный, все ему мерещится счастье за воротом, а к седым годам проседает наземь, смиряется с неизбежным, и дни летят, как бумажные галочки, пущенные из окна. Но когда Мышкин обнимал Розу Васильевну, погружался в нее, сдерживая стон, исчезало вдруг прошлое, и охрипшим голосом он выталкивал из себя слова, которые, казалось, давным-давно истлели в глуби-е сердца. Не любовные то были признания, а глухая мольба, стыдная для пожилого человека, но на Розу Васильевну она действовала, как ожог. Ответно, мощно напрягалось ее естество, и неудержимые потоки слез сопровождали их мучительное совокупление.